История войны 1813 года за независимость Германии - Модест Богданович

Неутомимый сподвижник Блюхера, Гнейзенау был убежден в необходимости действовать быстро, неотлагательно. «Должно ковать железо, пока оно горячо, не давая побежденному неприятелю – ни покоя, ни отдыха», писал он сэру Карлу Стюарту23. Но 30 октября (11 ноября) Блюхер получил из главной квартиры союзных монархов повеление обратиться к Франкфурту и обложить предмостное укрепление против Майнца. По прибытии туда, 3 (15) ноября, Силезская армия, сменив австрийские войска под Кастелем, расположилась по квартирам в окрестностях этого пункта и заняла постами правый берег Рейна от устья Майна до Дюссельдорфа. Главная квартира Блюхера находилась в Гёхсте24. Богемская же армия расположилась по левую сторону Майна до реки Кохера25.

Союзники, по достижении Рейна, могли (как предлагал Гнейзенау), неотлагательно переправиться через сию реку, и двинувшись к Парижу, окончить войну решительным ударом. Правда – их армии были утомлены и расстроены, но жалкое состояние войск неприятеля не позволяло ему и думать о сопротивлении союзникам. Несмотря однако же на то, предположения, составленные в главной квартире Силезской армии, будучи подвергнуты 26 октября (7 ноября) обсуждению Военного совета, в присутствии императора Александра, были отвергнуты «партией мира». Еще в начале войны 1813 года, многие из русских генералов – и в числе их сам Кутузов – полагали, что по изгнании неприятеля из русских пределов было выгоднее для России заключить мир, нежели продолжать борьбу с Наполеоном за дело «чуждое» – за освобождение Германии. Опасения поборников мира не оправдались: император Александр явился в челе народов ополчившихся против Франции; благодаря уменью его сохранить единодушие союзных кабинетов, наполеоновы армии были уничтожены и угнетенные народы вздохнули свободно. Несмотря однако же на то, русские полагали, что, после столь трудного, хотя и славного похода, наконец настала пора заключить мир, и что дальнейшее продолжение войны, не обещая России никакой пользы, было бы в политическом отношении грубой ошибкой. Один лишь император Александр не верил в возможность прочного мира с Наполеоном и хотел вести борьбу до последней крайности. Напротив того, в прусской армии преобладала «партия войны». Блюхер, Гнейзенау и многие другие были убеждены в необходимости продолжать решительные действия против Наполеона. Но и в прусском стане раздавались голоса в пользу мира. Сам король считал опасным вторжение в Францию. Генерал Кнезебек также полагал, что нельзя было надеяться на постоянные успехи, и потому следовало пользоваться благоприятным случаем для заключения выгодного мира. Низложение Наполеона с престола считалось в кружку генерала Кнезебека «романической идеей сумасбродов блюхеровой главной квартиры». Воспоминания о злополучном походе 1792 года заставляли его предвидеть самое отчаянное сопротивление, как только союзники перейдут древние пределы Франции26. Сомнения генерала Кнезебека получили опору в письме к нему генерала Йорка, изложившего в самом мрачном виде положение своего корпуса. По свидетельству его, Силезская армия вообще считала в рядах своих не более 36 000 человек, с которыми предстояло открыть трудный зимний поход, прокладывая себе путь через несколько рядов неприятельских крепостей. Прусский корпус, имевший при себе в августе более 100 орудий, сохранил из них только 42, большей частью с подвязанными осями и с плохими колесами. Комплект зарядов, полученный еще перед сражением при Мёкерне, истощился и частью лишь был пополнен из парков отбитых у неприятеля. Оружие от сырости пришло в негодность и даже многие из прусских солдат не имели ружей. Одежда находилась в жалком состоянии; войска, участвовавшие в походе 1812 года, носили обмундировку полученную ими еще в 1811 году. Литевки силезского ландвера, сшитые из плохого немоченого сукна, съёжились и сделались до крайности коротки и узки. Готовясь к зимнему походу, солдаты не имели суконных брюк. Большая часть их, и в особенности ландверы и волонтеры были босы. Шинели имели только те, кому удалось добыть их от пленных. Обозы отстали от войск; многие из лошадей в кавалерии и артиллерии сделались негодны к службе27. Такое печальное изображение состояния прусских войск оказало влияние на многих, и в особенности на осторожного Кнезебека.

Со стороны австрийцев было еще более наклонности к миру. Там господствовало влияние Меттерниха. По мере того, как рассеивались опасения преобладания наполеонова, в понятиях австрийских государственных людей возникали сомнения насчет видов императора Александра: полагая, не без основания, что единственным средством вознаградить пожертвования и потери России было присоединение к ее владениям герцогства Варшавского, австрийцы опасались, при новом размежевании Европы, потерять Галицию. Не менее того страшилось австрийское правительство народных вооружений возбужденных борьбой коалиции с Наполеоном. В таких обстоятельствах, Меттерних обратил исключительно все свое внимание на то, чтобы совершенно прервать военные действия, открыть переговоры о мире и обратить их в выгоду Австрии. Отсутствие Штейна, считавшего низвержение Наполеона необходимым для спокойствия Европы, способствовало видам австрийского дипломата28.

Еще 14 (26) октября в продолжение пребывания Главной квартиры союзных монархов в Веймаре был сделан намёк захваченному в плен французскому дипломату, барону Сент-Эньяну о готовности союзников к миру, ежели Наполеон в действительности желает его. По прибытии Главной квартиры во Франкфурт Меттерних 27 октября (8 ноября) при свидании с Сент-Эньяном говорил о брожении умов в Германии, о необходимости заключить мир, и проч. На следующий день он, вручив Сент-Эньяну письмо своего государя к Марии-Луизе, сообщил ему условия, на которых союзники предполагали заключить мир с Наполеоном. Прибывший между тем граф Нессель-роде объявил, что все предполагаемое в настоящем совещании одобрено Гарденбер-гом. С первых слов князя Меттерниха французский дипломат мог заключить, что союзники, не ограничиваясь континентальным миром, о котором шли переговоры в Праге, желали общего мира с участием в нем Англии. Насчет условий его, Меттерних сказал Сент-Эньяну, что союзные государи были согласны между собой в том, чтобы ненарушимо сохранить могущество и преобладание (préponderance) Франции, ограниченной ее естественными пределами – Рейном, Альпами и Пиренеями. Независимость Германии есть необходимое условие (sine qua non) мира, и потому Франция, сохраняя неизбежное влияние всякого могущественного государства на слабейших своих соседей, должна отказаться от господства над германскими землями, тем паче, что сам император Наполеон признал пользу разобщения больших государств меньшими. Независимость Испании и восстановление прежней династии суть столь же необходимые условия мира. В Италии определена будет граница австрийских владений, по соглашению с Пьемонтом; как сей вопрос, так и состояние Италии вообще, будут предметом переговоров, в основании коих полагается, чтобы эта страна, подобно Германии, была совершенно независима от влияния Франции и других преобладающих держав. Состояние Голландии также будет определено переговорами, на основании признания ее независимости. Со стороны Англии изъявлена готовность к большим пожертвованиям для заключения мира на изложенных условиях и к соглашению насчет свободы мореплавания и торговли. Объяснив таким образом требования союзников, Меттерних предложил, в случае принятия их императором Наполеоном, признать нейтральным какой-либо город на правом берегу Рейна и пригласить туда уполномоченных всех воюющих Держав, для ведения переговоров, не прерывая однако же военных действий. Барон Сент-Эньян, выслушав эти предложения, изъявил желание составить записку о всем слышанном и, будучи приглашен князем Меттернихом в его кабинет, изложил на бумаге требуемые условия. Затем, войдя снова в комнату, где оставались князь Меттерних и граф Нессельроде, он нашел их вместе с английским уполномоченным, лордом Абердином. По желанию Меттерниха Сент-Эньян прочел свою записку, и когда дошло дело до того, что относилось к Англии, Абердин возобновил уверения в готовности своего правительства к величайшим уступкам. Тогда же союзные дипломаты дали понять Сент-Эньяну, что им было бы приятнее вести переговоры с Коленкуром, нежели с Маре. В конце совещания приехал князь Шварценберг, который, одобрив все изложенные условия, дал Сент-Эньяну письмо к маршалу Бертье. В ночи с 29 на 30 октября (с 10 на 11 ноября) Сент-Эньян отправился через Майнц в Париж29.