Море изобилия. Тетралогия - Юкио Мисима

копию птицы. Знак был похож на птицу: соединенные мизинцы — хвост, большие пальцы — голова, остальные пальцы — перья, при произнесении «истинных слов» эти шесть раздвинутых веером пальцев представляли позу танцующего павлина.

За спиной сидящего на золотом павлине бодхисаттвы раскинулся типичный для Индии лазурный небосвод.

Для того чтобы погрузить человеческую душу в блистательный мир фантазий, это тропическое небо, грозовая туча на нем, послеполуденная лень, легкий вечерний ветерок были просто необходимы.

Золотой павлин на изображении твердо стоит на земле, повернувшись прямо к зрителю. Крылья у него расправлены, а на спине — бодхисаттва, павлин защищает его перьями освещенного, распущенного во всем великолепии хвоста. Бодхисаттва сидит со скрещенными ногами на раскрытом на спине птицы белом цветке лотоса. У бодхисаттвы четыре руки — одна из правых опирается на цветок лотоса, другая — держит плод, одна из левых рук подняла на уровень сердца благородный плод, другой он касается раскрытого хвоста птицы.

Бодхисаттва являет самоё милосердие, кожа на обращенном к вам лице и на теле белоснежна, эта чистая, напоминающая шелк кожа, корона на голове, ожерелье на шее, спускающиеся с мочек ушей серьги, браслеты на запястьях — все просто ослепляет. Веки полуоткрытых глаз тяжелы от томной дремы, словно он еще не очнулся от дневного сна. Это безгранично творимое милосердие, это бесконечное спасение людей от несчастий, очевидно, и порождало ощущение праздной дремоты, похожее ощущение Хонда испытал на равнинах Индии.

Рядом с этим спокойным белым ликом перья хвоста светились ярчайшими красками. Выделявшие павлина даже среди птиц, имеющих яркое оперение, они приобрели цвета вечерней зари; как мандала, которая упорядочивала хаотичный мир, они придавали строгость геометрического узора буйству красок, свободной форме, перепадам света. Золото, зелень, глубокая синь, пурпур, темные тона… но солнце, клонившееся к закату, указывало, что близок час, когда они окончательно померкнут.

В перьях хвоста не было только пунцового цвета. Если бы существовал павлин алого цвета, у которого на спине сидел бы алый бодхисаттва, то это была бы сама богиня Кали.

Хонда подумал, что на облаке, пропитанном светом вечерней зари, разлившейся в небе над пожарищем, где он встретил Тадэсину, определенно сидел именно такой павлин.

23

— Чудесная у вас рощица. Раньше тут не было ни одного деревца, сплошь пустырь, — сказала новая соседка Хонды.

Кэйко Хисамацу была великолепна. Ей было около пятидесяти, но на ее лице, подвергнутом, по слухам, пластической операции, слегка натянуто и слишком ослепительно сияла молодость. Она не была типичной японкой — когда-то давно развелась с мужем, была коротко знакома и с Сигэру Ёсидой,[167] и с генералом Макартуром.[168] Нынешним ее любовником был молодой офицер американских оккупационных войск, который служил в лагере у подножия горы Фудзи, поэтому она приобрела дачу рядом с городом Готэмба,[169] которую, когда долго отсутствовала, сдавала. Порой она приезжала сюда на свидания, как она выражалась, «чтобы спокойно ответить на скопившиеся письма». Она-то и оказалась соседкой Хонды.

Стояла весна 27-го года Сева,[170] Хонде исполнилось пятьдесят восемь лет. Впервые в жизни у него был свой загородный дом. Завтра из Токио на новоселье съедутся гости. А сегодня он приехал сюда кое-что приготовить и показывал соседке Кэйко дом и приличную по площади усадьбу.

— Вы, наверное, с радостью ожидали, когда же ваш дом будет готов, — Кэйко в туфлях на тонких каблуках двигалась по тронутой инеем, пожухлой траве утиной походкой, на каждом шагу вытягивая из газона каблук. — Газон посадили в прошлом году? Трава растет хорошо. Сначала обустроили участок, а потом строили дом — значит, вам действительно нравится этим заниматься.

— Я ночевал не здесь, останавливался в Готэмбе, а сюда приезжал заниматься посадками и стройкой, — отозвался Хонда; чтобы не замерзнуть, он оделся словно парижский консьерж — толстый, пушистый шерстяной джемпер и шелковое кашне.

Сталкиваясь с женщинами типа Кэйко, жившими легко и весело, Хонда, который всю жизнь работал, учился и только на пороге старости постигал науку праздности, хорошо понимал, что выглядит в какой-то мере жалко.

Ему удалось стать хозяином этой дачи благодаря опубликованному 18 апреля 32-го года Мэйдзи[171] за подписью императора закону «О возвращении принадлежавших ранее государству земель», старому, теперь совсем забытому, так и не отмененному закону.

В июле 6-го года Мэйдзи,[172] когда был издан указ о введении единого налога на землю, правительственные чиновники обходили деревни и пытались определить собственников земли. Собственники, опасаясь высокого земельного налога, порой отказывались от фактически принадлежавших им земель. Таким образом, большое количество собственных или общинных земельных участков остались без хозяина и были переданы в собственность государству.

По прошествии времени бывшие собственники стали сожалеть и громко негодовать по этому поводу, поэтому в 32-м году Мэйдзи был принят закон: вторая статья этого закона требовала от тех, кто обращался с просьбой вернуть ему его исконные владения, фактического подтверждения прежних прав собственника — для доказательства из шести официальных документов нужно было представить хотя бы один. Тогда по шестой статье этот иск попадал под юрисдикцию административного суда.

Такого рода заявления стали появляться тогда же, в 30-е годы Мэйдзи, но административный суд оказался судом последней инстанции, подавать апелляцию было некуда, кроме того, не было контролирующих административные суды органов, и все дела на долгое время отложили.

У общинной собственности — принадлежавшему поселку горного леса, от которого когда-то открестились, объявился владелец, имевший право подать иск, истцом была часть деревни. Как бы потом деревню ни объединяли, даже до города, эта часть деревни продолжала оставаться субъектом владения «участка собственности».

Речь шла о деревне в районе Михару префектуры Фукусима: после того как в 33-м году Мэйдзи[173] оттуда поступило исковое заявление, и государство, и истец занимались этим делом весьма неторопливо. На протяжении почти полувека менялись названия и содержания ведомств, министры которого выступали ответчиками по этому делу, умирали одни адвокаты истца, им на смену приходили другие. В 15-м году Сева[174] представитель деревни приехал в столицу, посетил ставшего к тому времени уже известным адвокатом Хонду и поручил ему этот безнадежный иск.

С мертвой точки это затянувшееся на полвека дело сдвинуло, можно сказать, поражение Японии в войне.

По принятой в 22-м году Сева[175] новой конституции отменялись особые суды, упразднялись административные суды и рассмотрение судебных споров по искам к административным органам поручалось Верховному суду в Токио — дела переходили теперь в разряд гражданских. Поэтому Хонда довольно легко выиграл дело — эту победу человек, случайно