Точка замерзания крови - Андрей Михайлович Дышев

стеной, и теперь, согнувшись вдвое и опустив руку за спинку кровати, пыталась их оттуда вытащить.

Наш разговор с Гельмутом прервался, но возвращаться к нему мне не хотелось. Старик вел себя с террористами достойно, но его достоинства хватило только на то, чтобы отказаться пить с бандитами. Главное, но тем не менее бредовое условие, которое они выдвинули, он принял безоговорочно и, кажется, всерьез намеревался идти траверсом по хребту. Его интеллигентная готовность безоглядно следовать за дураками меня выводила из себя.

Мэд будто подменили, и сейчас она совсеми не походила на ту перепуганную до смерти девчонку, которая прижималась к моей руке, пытаясь спрятаться за ней, словно цыпленок под крылом у курицы. Или она была настолько глупа, что реагировала на опасность лишь при непосредственном соприкосновении с нею, или же стала полностью владеть собой, подражая арийской выдержке деда, но в ее поведении не было ничего, что говорило бы о подавленном настроении и страхе. Она кокетничала со мной, натягивала на ноги шерстяные носки толстой вязки такими движениями, словно это были чулки, долго расчесывалась, всматриваясь в маленькое зеркальце в позолоченой оправе, красила губы, накладывала на шеки защитный противоожоговый крем и при этом кидала на меня вопросительные взгляды, будто ждала комплимента.

Глушкова, самого флегматичного в нашей странной компании, вытаскивал из сна в грустную реальность Тенгиз, при этом наш неприметный герой никак не мог открыть глаза, упрямо натягивал на голову одеяло, поворачивался к Тенгизу спиной, чем привел бандита в полное замешательство и вынудил его обратиться за помощью к Бэлу.

Я смотрел на своих товарищей по несчастью, на Тенгиза, который очень хотел, но никак не мог казаться страшным. Немцы и индиферентный Глушков, в отличие от меня, видели в террористах безобидных хулиганов или настырных авантюристов, которым легче подчиниться, нежели переспорить. Никого они не подвергли, так сказать, физическому оскорблению, тем более, не убили и не ранили. Бэл общался с нами вполне вежливо и за все то время, пока мы находились в качестве заложников, ни разу не повысил голос. Тенгиз, несмотря на экспансивность и деланную агрессивность, был безобиден и смешон, как рассерженный пудель. Единственное, от чего исходила угроза, так это от идеи, которую бандиты намеревались осуществить.

Подпухший от выпитой накануне водки, Тенгиз наблюдал за нашими сборами. Ему хотелось быть агрессивным, но он не мог найти к чему придраться. Глушков, сидя на кровати, пытался натянуть на ногу промокший сапожок. При этом он кряхтел, краснел, бил ногой о пол и выглядел совершенно несчастным.

– Какой размер? – спросил его Тенгиз.

– Ноги или ботинка? – уточнил Глушков.

– Не все ли равно, обаный бабай? – вспылил Тенгиз. Ему показалось, что Глушков над ним издевается.

– Я тоже думал, что все равно… А выходит, что ботинок на размер меньше.

Тенгиз таращил на Глушкова глаза и приоткрывал рот. В этот момент я был солидарен с Тенгизом: неприметный герой раздражал меня не в меньшей степени. Предупреждая шквал ругательств, я поторопился уточнить:

– Я буду подбирать тебе обувь. Какой размер нужен?

– Сорок третий, – ответил Глушков, продолжая громыхать ногой о пол. – Или сорок четвертый.

– Я много чурок на свете повидал! – в бессилиии разводя руками сказал Тенгиз. – Но такого…

– Сорок четвертый, – поспешил исправиться Глушков.

– Идем! – кивнул мне Тенгиз и, все еще сокрушенно покачивая головой, вышел во второй отсек.

Следом за ним я вышел из бочки. Изумрудное небо сияло звездной пылью. Эльбрус, напоминая дремлющего исполинского верблюда, возвышался над снежной пустыней. До него, казалось, можно дотянуться рукой, погладить его голубые горбы. Мы шли по тропе к крайней бочке. Снег попискивал под нашими ботинками. Морозный воздух имел привкус родниковой воды.

– Они уже там? – спросил Тенгиз, кивая в сторону Приюта.

Я понял, что он имеет ввиду сборную команду альпинистов из Азербайджана и пожал плечами.

– Заявку подавали на пятое число. Сегодня четвертое.

– Ты уверен?

На этот раз я промолчал. Не терплю никаких уточняющих вопросов после утверждения "да". Тенгиз это понял, и пока мы не дошли до склада, не произнес ни слова.

Складской замок промерз до самых винтиков и пружинок, и я долго ковырял в нем ключом. Надо было бы снять рукавицы, но я пожалел свои израненные ладони.

– Давай, я! – сказал Тенгиз, оттеснив меня в сторону.

Он быстро справился с замком, потянул на себя дверь. Она открылась лишь на четверть, но нам этого хватило. Я нащупал включатель. Яркая "стоваттка" вспыхнула под сферическим потолком, и мы одновременно прикрыли глаза ладонями.

– Это облом, – сказал я.

– Ты о чем?

– О сорок четвертом размере ботинок. Такого у меня нет.

– Ты уверен? – задал свой любимый вопрос Тенгиз, но тотчас спохватился: – Доставай сорок третий.

– А если не натянет?

– Пусть старается.

– Зачем этот Глушков нам нужен? Пусть остается на базе.

Тенгиз отрицательно покачал головой. Я стащил со стеллажа болоньевую высотную палатку типа юрты. Шестеро человек в ней разместятся запросто, если лягут ногами к центру, изображая аленький цветочек. Тенгиз поймал мешок, прикинул его вес, покачивая на руках.

– Килограмма два?

– Два шестьсот, – уточнил я.

– Всего-то!

Я принялся скидывать скрученные в узкие рулоны пуховые спальные мешки. Тенгиз ловил их и складывал на полу. Очередь дошла до веревок. Три бухты по пятьдесят метров шлепнулись на палаточный чехол. Следом за ними полетели мешки с карабинами и ледовыми крючьями.

Тенгиз, глядя на этот обвал снаряжения, постепенно менялся в лице.

– Не много ли барахла? – спросил он и едва увернулся от клубка вцепившихся друг в друга "кошек".

– Самый минимум… Лови айсбайль!

– Э! э! – выставив руки вперед, заволновался Тенгиз. – Зашибешь раньше времени!

Он поймал длинноносый дюралевый топорик за древко, покрутил его в руке, рассматривая со всех сторон, и подвесил за петлю к поясу.

– Не обижай Илону, – сказал я.

– Да пошел ты! – махнул рукой Тенгиз. – Никто ее не обижает. Я ее пальцем не тронул.

– И не дави на нее, – посоветовал я.

Тенгиз взвалил на меня все, кроме палатки, довел до жилой бочки и втолкнул в отсек. Я шумно вломился к своим товарищам, сбрасывая все, что нес, на пол. Мэд отставила чашку с чаем и подошла ко мне.

– Что он тебе говорил? – спросила она.

– Я просил, чтобы тебя оставили здесь, – ответил я.

Девушка покачала головой:

– Бесполезно. Не надо злить их. Это наш крест.

– Черт с ним, с крестом! – ответил я, выбирая спальник поновее и протягивая его девушке. – Речь о том, чтобы не тащиться на Голгофу.

Немцы не признают вольный порядок слов. Мэд с трудом поняла, что я имел ввиду.

– К сожалению, нет черта, который