Точка замерзания крови - Андрей Михайлович Дышев

вместо нас понес бы крест наверх… Это надо одевать сейчас или потом?

Она прикладывала к подошве ботинка похожую на капкан "кошку". Я присел у ее ног, чтобы помочь ей приладить эту конструкцию, но Мэд тотчас опустила обе ноги на пол и поднялась с кровати.

– Я сама, – ответила она.

– Наверное, ты боишься щекотки, – предположил я, глядя на мощные, как гусеничные траки, подошвы ее ботинок.

– Ты опекаешь меня, как маленькую девочку.

Гельмут стоял перед раскрытым рюкзаком и держал в руке помазок для бритья.

– Как вы думаешь, Стас, – спросил он. – Эта штука мне пригодится?

– Ею можно будет счищать снег с ботинок, – ответил я. – И щекотать пятки Илоне.

Гельмут рассмеялся.

Глушков рассматривал вибрамы, которые я ему принес.

– Это сорок четвертый? – спросил он.

– Сорок третий.

– Но ведь я просил…

– Других нет, – перебил я его. – Поговори с Бэлом, может, он оставит тебя здесь.

– Я привык доводить все дела до конца.

– Какие, интересно, у тебя могут быть дела на перевале Местиа?

– Дело не в перевале, а в моих принципах.

Пока мы вели эту предрассветную беседу, упаковывая свои рюкзаки, окошко посветлело. В сгущенную до черноты синеву будто добавили каплю молока, и проступили синие контуры.

К нам заглянул Бэл.

– Закругляйтесь, – сказал он.

Я первым вышел в "предбанник" и чуть не споткнулся о консервные банки с тушенкой, поставленные горкой. Это был мой стратегический запас.

– Чего уставился? – спросил Бэл. – Отсчитывай одну четвертую часть и закидывай в свой рюкзак.

Четверть – это пять банок. Всего двадцать. В день мы умнем не меньше шести. Значит, террористы рассчитывают добраться до Местиа за три, максимум четыре дня.

Мэд вышла в "предбанник" следом за мной. Ей тоже пришлось укладывать в рюкзак консервы. Пару банок из ее пяти я сунул в верхний клапан своего рюкзака.

– Джентльмен, – усмехнулся Тенгиз. – А жрать тоже за нее будешь?

Остро отточенные зубья "кошек", которые Мэд нацепила на ботинки, цокали и скрежетали о бетонный пол. Теперь, благодаря этой стальной платформе, она сравнялась со мной по росту. Мы стояли у двери, ведущей наружу. Тонированный крем, которым Мэд густо намазала лицо, напоминал макияж далеко не молодой женщины. На ее лбу поблескивали черными стеклами горные очки. Капюшон пуховика, потрепанный по ободку морозами и ветрами, напоминал портретную рамку с какого-нибудь запыленного бабушкиного чердака. В таком прикиде Мэд сразу повзрослела лет на двадцать.

Она кивком спросила, почему я на нее так странно смотрю.

– Ты хорошо выглядишь, – брякнул я.

Бог не наделил меня способностью говорить женщинам комплименты.

За нашими спинами загружались тушенкой Гельмут и неприметный герой. Бэл, намертво прижатый ремнями к большому, литров на сто сорок, рюкзаку из камуфлированной ткани, первым вышел из бочки. "Кошки", подвязанные к накладному карману, стали позвякивать, ударяясь об автоматный ствол, словно колокольчик на шее бычка. Я вышел следом за ним. Мэд – за мной. Затем Гельмут, неприметный герой и, наконец, Тенгиз. Я благодарил судьбу, что она развела нас по разные концы колонны. Дойдя до металлической рамы, врытой в снег, Бэл остановился, повернулся ко мне и отступил на шаг в сторону.

– Вперед! – сказал он мне, жестом приглашая занять его место.

– Ты успел помолиться? – спросил я его. – Нет? Напрасно.

Бэл усмехнулся, пропустил следом за мной Мэд.

– Бог под нами, – ответил он. – Кому молиться?

Я сделал шаг, погружаясь в снег по пояс. Нет, под нами и над нами, к сожалению, очень даже смертные существа, подумал я. Далеко внизу, отделенный от нас непроходимым склоном, лавинами и снежными карнизами, просыпается Терскол, звенит бараньим стадом, коптит утренним дымком, вьющимся из печных труб, шумит бурным синеводным Баксаном. А выше нас, на Приюте, проходят акклиматизацию альпинисты из Азербайждана, Самары и Питера, делают короткие вылазки на склон Эльбруса, штурмуют, напрягаются, ввинчивают ледовые крюки, дырявят фирн айсбайлями, вонзаются в него острыми когтями "кошек" и думают только о вершинах.

Если бы не террористы, то Мэд, Гельмут и я обязательно встретились бы с ними где-нибудь на продуваемой всеми ветрами, вызывающей астму и головную боль седловине, которую поэты всуе сравнивают с ложбинкой на женской груди. Но этой встречи никто посторонний не увидел бы. Высотный альпинизм – единственный вид спорта, у которого не бывает зрителей.

13

Лямки, которые держали скрученный в рулон пенопленовый каримат, ослабли, и с каждым шагом каримат хлопал меня по затылку. Некоторое время я терпеливо пробивал тропу, не обращая внимания на подзатыльники, но через четверть часа терпение стало иссякать. Мне казалось, что это упражняется тупой Тенгиз, пользуясь тем, что рюкзак мешает мне развернуться и врезать ему в лоб.

Я остановился, сдвинул очки на лоб, принимая галазми белый вопль снежной пустыни. За спиной тяжело дышала Мэд. Она поторопилась с "кошками", и стальные когти в глубоком снегу только мешали ей идти. Я склонился, зачерпнул ладонью рыхлый фирн, похожий на горсть мелких стеклянных шариков, и впечатал в него полыхающее огнем лицо. Странно, что топленый лед не шипел от соприкосновения с моей кожей.

– Передохни малость, – великодушно разрешил Бэл, занимая мое место.

Мы шли по обширному цирку, издали напоминающему гигантскую чашу, до краев заполненную сливками. Можно было значительно сократить путь, перейдя через глубокий кулуар, снежный язык которого свисал на километр вниз, но я не был уверен, что этот язык не сорвется вниз и не слижет нас, как медведь сахарные крошки. Мои конвоиры, а также Гельмут не вмешивались в мое дело и не давали советов, что было их одним из немногих положительных качеств. Бэл, встав во главе группы, обернулся и напомнил:

– Говори, Сусанин, куда идти!

И довольно резво пошел по снегу. Теперь я видел только его внушительных размеров рюкзак да ствол автомата с налипшими к нему снежными комками.

Мэд стала задыхаться. Я слышал, как она тяжело и часто дышала, а веревка, связывающая нас, натягивалась, тянула меня за поясную обвязку назад. Если Бэл все время будет держать такой темп, то девушка через час свалиться в снег.

– Бэл, – предупредил я спокойным и даже равнодушным тоном, будто речь шла о поземке, которая может запорошить глаза. – Здесь полно трещин. И в них запросто можно расклиниться.

– Что в них можно? – переспросил он, не оборачиваясь и не снижая темпа.

– Узнаешь, – многообещающе произнес я.

Бэл, не оборачиваясь, потрогал веревку, которой мы все были повязаны, но на всякий случай снизил скорость. Теперь он шел как по раннему льду, проверяя надежность снежной доски лыжной палкой.

Гельмут бодрился, и когда я оборачивался, приветственно вскидывал руку. Поднять ее