Завтра будет солнце - Лука Бьянкини

Я попросил, можно ли мне прилечь ненадолго, и он тут же отвел меня в свою комнату, хотя в доме было две комнаты для гостей. Но я не был гостем, я был Леон.

Я упал в кровать, не снимая двухдневной рубашки с пятнами крови. Хорошо еще, что я не забыл сбросить ботинки, в которых казался самому себе Наполеоном, входящим в «Отель-дю-Пале». От постельного белья шел невероятный аромат, прямо не знаю, с чем и сравнить, и я погрузился в тихий, умиротворенный сон. Анита не существовала. Анита умерла. Анита не должна была уходить от меня.

Я проснулся от кошмара. Из соседней комнаты доносились звуки музыки — Шопен или Моцарт, в общем, что-то медленное. На кресле в ногах кровати лежала моя сумка, банный халат, пара полотенец и одноразовые шлепанцы, которые Стефан, очевидно, тырил в гостиницах. Я пошел в душ и не вылезал оттуда добрых полчаса. Кровь из носа не шла, с рожей тоже вроде было более или менее, вот только мои волосы, стриженные под горшок, даже после душа выглядели ужасно. Может, Анита ушла от меня именно из-за прически, только сказать мне об этом не решилась?

Я привел себя в порядок — из уважения к Стефану — и вышел в гостиную. Он сидел в кресле фиг знает какого столетия, поглощенный чтением, нога на ногу, будто позировал фотографу. Мне показалось, что я вернулся на двенадцать лет назад.

Когда мы учились с ним вместе в «Эйглоне», пока меня оттуда не выперли, у Стефана была такая отдушина, из которой никто был не в силах его достать: чтение. Книги были его страстью. Он любил великих классиков и время от времени читал вслух отрывки из романов. Я помню, как ржал, когда Стефан зачитывал мне «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Этот Лоренс Стерн наверняка был еще тот прохиндей, жил бы он сейчас, пыхал бы обязательно. Я открывал книги и читал вслух заключительные абзацы — специально чтобы испортить Стефану удовольствие. С моей стороны это было проявлением ревности, что ли, а Стефану было поперек. Один лишь только раз он возмутился, когда я прочитал ему: «Фон Гогенфельц, Конрадин, обвиняемый в покушении на Гитлера. Оправдан». Это был финал «Обретенного друга», и это стало бурным началом нашей дружбы.

Стефан говорил, что книг, которые реально заканчиваются на последней строке, мало, совсем мало, и это самые жестокие произведения, в том смысле, что они не дают тебе возможности со вкусом дойти до конца сюжета и попрощаться с главными героями. К финалу следует добираться неторопливо, с чувством, посматривая время от времени, сколько там еще страниц осталось, следуя по стопам автора за развитием истории. Не существует на свете любви более нежной и странной, нежели любовь к замечательной книге. Стефан говорил мне это несколько раз, и мне казалось, что это слова пожилого человека.

И вот через столько лет я опять вижу его, левый указательный палец на подбородке, правый указательный уперт в страницу. Я со своей обычной деликатностью вытащил книгу из его рук. Стефан, улыбаясь, поднялся с кресла.

— «Про меня позабудут. Про меня скоро позабудут».

Это была последняя строчка из «Платформы» Мишеля Уэльбека.

— Что это за несчастный страдалец?

— Он потрясающий. Это хирург, человек слова и глубоких чувств. За его внешним цинизмом скрывается невероятное одиночество. Все самое плохое, что есть в мужчине, в нем проявляется, и это меня воодушевляет. Мои тревоги оставляют меня.

— Ты сейчас один, Сте?

— Нет.

— А твои знают, что ты, как бы это сказать, скорее сякой, чем такой?

— Нет.

— Но подозревают?

— Нет. Они меня подозревают только в том, что я промотаю их имущество.

— И как же ты маскируешься, без женщины… Такой парень симпатичный…

— У меня есть подруга, лесбиянка, и мы друг друга прикрываем. Так уж повелось. Практически на все официальные мероприятия являемся вместе, на свадьбы там, на разные приемы. Нас даже называют образцовой парой. Чтобы не возникало подозрений, мы и в отпуск тоже вместе ездим, все четверо, я с Мэтью, она с Элен.

Неожиданно я обнаружил, что не готов выслушивать подобные откровения. Меня прямо затошнило, так что я оборвал разговор.

Стефан это заметил и сказал, что ужин давно готов, осталось только яйца пожарить. Когда мы подошли к столу, я разволновался. Стефан приготовил для меня то самое блюдо, которое готовил в колледже, один раз, когда нас запустили на кухню. Это был его фирменный рецепт: спаржа с луком, два ломтика бекона с яичницей и обжаренные в масле гренки.

Как в старые добрые времена. Я думал, что все будет как-то по-другому, что у нас уже никогда не будет ни общих дел, ни общих тем для разговоров. А сейчас казалось, что мы будто и не уходили никуда от тех наших коек с безобразными подушками, от письменных столов, вид коих приводил в ужас даже самых примерных студентов. Наверное, между мной и Стефаном проснулась братская дружба, та самая, которая неподвластна пространству и времени. Насчет прочной дружбы я похвалиться не могу. Если не считать моего брата и этого ублюдка Беттеги, совсем не многим людям я мог бы доверить свою паранойю (за исключением путан, разумеется).

Однако в этот вечер я предпочел не говорить про Аниту. Я не хотел думать об этом. Я не хотел советов. Хотя у Стефана, я уверен, нашлись бы для меня мудрые слова. Но для этого должен быть еще и тот, кто их готов выслушивать.

Стефан видел мой тупой взор, устремленный в пустоту, и, чтобы расшевелить меня, наполнил бокалы великолепным бургундским вином. Закурил. Мы оба радовались возможности посидеть просто так, без слов. Сидеть друг напротив друга, как в былые времена — вот самый чудесный разговор, который стоило поддержать.

13

Утром над нами нависло столь сумрачное небо, что мне вспомнился Милан зимой. Я решил, нет, я захотел, очень захотел подвезти Стефана в его бюро в Монпелье, где он занимался проектами интерьеров или чем-то в этом роде, я не совсем понял. Когда он объяснял, мне все еще приходилось делать усилия, чтобы сконцентрироваться. Хотя в целом мне несколько полегчало.

Нажав на газ, я устыдился, что насмехался над водительскими способностями своего друга, он же не мог знать, что двигатель у моей тачки с примочками и в принципе мог обеспечить чуть ли не вертикальный взлет. Что же, прощения, что ли, у Стефана теперь, на свежие