Слепой. Я не сдамся без боя! - Андрей Воронин

— Вот уж, действительно, сумасшедший дом, — сказала Ирина.

Не выдержав, она все-таки взяла пульт и переключилась на другой канал. При этом ей пришлось повернуться лицом к экрану и посмотреть на телевизор, который она до сих пор просто слушала, как радио, занятая приготовлением воскресного обеда. Палец механически выполнил действие, на которое был заранее запрограммирован, нажав кнопку на пульте; экран мигнул, фотографическое изображение беглого доморощенного террориста сменилось видом штормового моря, снятым с мостика военного корабля. Но предыдущая картинка, прежде чем стереться из памяти, осталась в мозгу ровно на столько времени, сколько понадобилось Ирине, чтобы осознать, ЧТО она только что видела. Вернее, кого.

Не веря себе, она нажала кнопку возврата. Фотография невменяемого бомбиста все еще была на экране; она почти сразу пропала, сменившись рекламной заставкой, но единственный быстрый взгляд убедил Ирину в том, что увиденное не было шуткой разыгравшегося воображения.

Террорист Стрельников выглядел довольно неприятным типом. Он был нестрижен, лохмат и зарос бородой, выглядевшей не как дань моде, а как следствие элементарной неопрятности и полного равнодушия к своему внешнему виду. На нем был какой-то свитер с растянутым горлом; на правой щеке виднелся длинный прямой шрам, похожий на след автомобильной аварии или удара ножом. Взгляд у террориста Стрельникова был тупой, тяжелый и мутный, рот приоткрылся, как у слабоумного, позволяя всем желающим насладиться видом вставной верхней челюсти из нержавеющей стали. Даже на фотографии было заметно, что он сильно сутулится; вдобавок ко всему, беглый псих и неудавшийся террорист Стрельников был ярко выраженный блондин.

И при всем при том этот запущенный, неприятный и, похоже, и впрямь скорбный умом тип был как две капли воды похож на Глеба. Да и звали его Федором Петровичем; чтобы не запутаться, Глеб так часто пользовался этим привычным псевдонимом, что его знала даже Ирина. И даже в фамилии Стрельников чудился намек на прежнюю профессию агента по кличке Слепой.

Прежнюю ли?

Помертвевшей рукой Ирина выключила телевизор, взяла с подоконника телефон и набрала номер мужа. Телефон Глеба, как и следовало ожидать, находился вне зоны доступа.

— Аналитик, — с горечью произнесла Ирина. — Архивист. Делопроизводитель, чтоб тебя! Ну, вернись только домой!..

То, что прозвучало, как угроза, на самом деле было мольбой: только вернись! С ненавистью покосившись на телевизор, отнявший даже ту призрачную иллюзию покоя, которой она до сих пор себя тешила, Ирина снова потянулась за телефоном, но передумала: звонить Потапчуку было бесполезно. Механизм уже запущен, и его невозможно остановить, пока не кончится завод, и очередная «командировка» Глеба так или иначе не завершится.

Выдвинув верхний ящик кухонного шкафчика, Ирина достала из самого дальнего угла открытую пачку сигарет. Очередная попытка бросить курить пошла прахом — опять же, как и следовало ожидать.

Взяв пепельницу, она присела боком к кухонному столу. В марте Глеб был здесь, дома. Конечно, он уходил на работу и даже исчезал на пару дней, но пары дней маловато для того, чтобы неповоротливая машина российского следствия не только пришла к выводу, что подозреваемый не в себе, но и в официальном порядке, с соблюдением всех процессуальных тонкостей направила его на психиатрическую экспертизу. Значит, никакого задержания на самом деле не было, и можно выбросить из головы мысль о том, что Глеб снова, как это уже случилось однажды, сорвался и объявил безнадежную войну всему миру…

Намного легче Ирине от этого не стало. Конечно, если бы Глеб и впрямь подался в террористы, ему незачем было бы обрастать, как бомж, обзаводиться шрамом — несомненно, фальшивым, красить волосы и вставлять поверх своих собственных, абсолютно здоровых зубов этот чудовищный железный протез. Кроме того, если бы Глеб Сиверов решил что-то взорвать, он не стал бы возиться с трансформаторными будками и, уж конечно, не попался бы в лапы сонной охране…

Да и какое, в сущности, все это имеет значение? Что он не террорист, Ирина знает и так, безо всяких доводов и доказательств. Значит, этот жуткий образ, в котором он предстал перед миллионами телезрителей, — просто маска, прикрытие, необходимое для очередной операции. А что это за операция, для которой необходимо такое прикрытие?

Она судорожно затянулась теплым дымом. Открытая пачка лежала в ящике почти год, сигареты пересохли и выдохлись, утратив и вкус, и крепость, и аромат, но Ирина этого не замечала. Связать попытку Глеба сойти за террориста со взрывами в метро было не труднее, чем сложить два и два. Собственная проницательность не доставила Ирине никакого удовольствия. С того самого дня, когда шахидки из Дагестана разом убили сорок человек, а заодно и себя, она молча радовалась тому, что Глеб остается в стороне от этого дела, и боялась, что такое положение вещей долго не продлится. Теперь оказалось, что боялась она правильно, а вот радовалась, наоборот, напрасно. Сфабрикованное на Лубянке дело о попытке обесточить густонаселенный московский Юго-Запад означало, что Глебу поручили внедриться в среду террористов. А это, на взгляд Ирины, было куда опаснее, чем пытаться сплясать гопака в клетке с кобрами.

За стеной, в кухне соседней квартиры, бубнило радио. Поначалу Ирина не вслушивалась в его болтовню, занятая собственными мыслями, но случайно проникшая в сознание фамилия — Стрельников — заставила ее вздрогнуть и замереть в напряженной позе. По радио тоже передавали известие о побеге из психиатрической лечебницы. Здесь пошли дальше — видимо, из-за отсутствия необходимости экономить золотое эфирное время, а также потому, что широкая публика не знала диктора в лицо, — и попытались связать неудавшуюся попытку минирования подстанции с диверсиями на станциях «Лубянка» и «Парк Культуры». Как сказал поэт: «…но если хочешь довести людей до горьких слез, их безопаснее всего по радио дразнить»…

Ирина решительно поднялась, зажав в уголке губ дымящийся окурок, и открыла холодильник, где с самого Дня Победы скучала недопитая бутылка водки.

* * *

Кондиционер в магазине не работал. Здесь было жарко, душно, тесно, сильно пахло сукном и галантереей, и Мамед Джабраилов люто заскучал, как только убедился, что за полками с косметикой и вешалками с одеждой не прячутся бородатые боевики в камуфляже, мечтающие сию минуту рекрутировать его сестру в шахидки.

Залина, напротив, получала от посещения магазина видимое удовольствие. Она даже перестала вздрагивать от каждого резкого движения и неожиданного звука и, к неприятному удивлению Мамеда, вдруг повела себя, как современная европейская женщина — то есть, воспользовавшись ситуацией, принялась азартно скупать разную блестящую дребедень, без которой представительницы прекрасного пола не мыслят себе нормальную жизнь. Она купила два пакетика хны, новые сережки, очень похожие на золотые, такой же браслет и ожерелье, усеянное таким количеством сверкающих камешков, что, будь они настоящими, к Залине пришлось бы приставить не меньше роты автоматчиков для охраны.

Мамед терпел, давая сестре возможность насладиться не только покупками, но и маленькой местью. Уговорить ее принять участие в этой рискованной затее оказалось непросто: она все понимала и разделяла его чувства, но ей было страшно, и Мамед не мог ее за это винить. Зато теперь, дав себя уговорить, она вовсю пользовалась ситуацией, опираясь на простую и неуязвимую логику: брат сам привез ее в город, сам привел в этот магазин и дал денег, велев изображать заинтересованную покупательницу, так чем он теперь недоволен?