Бог жесток - Сергей Белавкин

Иванов сделал кислую мину.

— Сначала взять надо, — ответил он. — Что, если они окажутся знакомы?

— Ну и что? — пожал плечами я. — Валька — проститутка, она знакомится с кем угодно. Убийца мог специально склеить ее, чтобы подобраться поближе к деду. Но в первую очередь его интересовал мальчик.

— Мальчик, мальчик, — пробормотал Иванов угрюмо. — Сдался кому этот мальчик… У меня у самого дети малые, хочешь, чтобы еще о других голова болела?

— И еще, — продолжал я, а в голове уже крутилась заезженная фраза из пролетарского классика: «А был ли мальчик? Может, мальчика и не было?» — Убийца ведь пришел ко мне не с пустыми руками. Он знал и про Гуляеву, и про Мишукова, и про конфликт в семье. Даже про то, что деда отлупил в подъезде сутенер. Такие подробности он мог узнать только от Вальки или от кого-то из ее ближайшего окружения.

— Все слишком путано, — заметил Иванов. — А время к ночи. У тебя будут какие просьбы?

— Две, — кивнул я. — Во-первых, я напишу словесный портрет посещавшего меня человека, а ты зачитаешь его Гуляевой. Узнает ли она? Во-вторых, аккуратно возьми эту железяку, не смазав отпечатков на ручке, и отдай ее ребятам в лабораторию. Я догадываюсь, кому принадлежат пальцы, но желательно и документальное засвидетельствование. И в-третьих… Сколько я тебе за все это должен?

Иванов поднялся, с хмурым видом почесал плешивую голову.

— Купи пузырек нормального шампуня, и мы в расчете, — буркнул он.

К действительности меня возвратили страшный грохот и человеконенавистнические вопли. Я продрал глаза, сбросил одеяло и в одном нижнем белье выглянул на лестничную площадку. Так и есть, на жизнь моего соседа Семушки Кирпичикова совершено очередное покушение. Сам он кубарем скатывается с лестницы, а его очаровательная женушка швыряет ему вслед домашнюю утварь, причем выбирает ту, которая потяжелее, и метит непременно в голову. Заступаться за Семушку желания нет (большая вероятность самому остаться без головы), а поэтому, мысленно проклиная все прелести семейной жизни, я вернулся в свою тихую холостяцкую квартиру, умылся, оделся и позавтракал рыбными консервами. Еще минут через сорок я был в своем офисе, где занялся бумажной работой. Я конспектировал ход своего расследования, выдвигал версии, строил схемы.

Дверь, скрипнув, впустила посетительницу.

Госпожа стояла на ногах без посторонней помощи, даже не покачиваясь, и спиртным от нее не несло. Зачем же оговаривали порядочную женщину? Вот только ее зрачки, немногим темнее густой синевы глаз, блуждали по кабинету, словно что-то потеряли здесь, а теперь разыскивали. Одета она была стильно, демократично, или просто со вкусом. Джинсовый костюм, очень выгодно, но не вызывающе, подчеркивал все достоинства ее фигуры. Косметики — самая малость или в самый раз. И выглядела Светлана года на двадцать три, не больше.

— Значит, ты вчера не соврал, что частный сыщик, похвально, — произнесла она, позевывая. — Знаешь, я не люблю лгунов. Угадай, как я тебя нашла?

— Я тебе сам дал свою визитку.

— Браво! Теперь я на все сто уверена, что не ошиблась в тебе.

— Присаживайтесь, госпожа Пастушкова. — Я указал ей на допотопный стул напротив себя.

Она только поморщилась.

— Опять за свое… Госпожа… Неужели еще не понял, что я не выношу обращений этого «великосветского общества», к которому принадлежит или пытается принадлежать мой ненаглядный муженек?

— Ты просто заелась, Светлана.

— Ты хочешь меня обидеть?! — на этот раз вспыхнула она. — Треплешься как с маленькой девочкой. Хорошо, я покажу, какая я вульгарная на самом деле. Ничем не лучше уличной девки. И совсем не скрываю этого!

— А это уже пустая бравада, — отмахнулся я. — Оставь ее для кого-нибудь другого. Ко мне ты пришла по делу?

Она расцвела обольстительной лживой улыбкой.

— Я красива?

— Еще бы.

— Сексуальна?

— Ну, так…

— И тебе охота со мной переспать?

— Безусловно.

— Тебе нужно быть поактивнее.

— Учту на будущее.

— Ладно, — стеганула она. — Вчера я слышала, как мой муж говорил, что тебе не следует встречаться со мной, что я мелю абсолютную чепуху.

— Слышала от вашей горничной?

— Не важно.

— И ты решила его позлить, сама завернув сюда?

— Глупости! — Г-жа Пастушкова начала злиться. — Мне просто стало интересно, чего такого я могу ляпнуть, что бы не понравилось ему, или что, по его мнению, является «абсолютной чепухой»?

Темные поплавки лихорадочно метались по стенам, скользили по мне, почти не останавливаясь, и все в этом взгляде казалось мне странным, нездоровым, способным насторожить. Во мне росло непреодолимое желание взглянуть на обнаженную руку демократичной госпожи.

— Олежек сказал, что в преступлениях мы не подозреваемся. — Или разведка сработала плохо, или Светлана не торопилась выкладывать все карты сразу. — А раз так, почему я не могу говорить то, что мне вздумается? Особенно если это сможет как-то помочь в твоем расследовании.

— А ты много знаешь об этом деле?

— Ничего, ровным счетом ничего. Вот в этом-то и странность Олежкиных опасений. Ведь мои контакты с Одуванчиком и ее кавалером закончились уже давно. Если я что-то и могу рассказать, то лишь о временах нашей юности.

Я ответил, что может пригодиться все.

— Хочешь верь, хочешь нет, но, хотя Одуванчик и была моей протеже, я никогда не проявляла высокомерия к ней. Мне доставляло удовольствие вот так… просто… быть доброй. И вовсе не из тех побуждений, из которых выступает меценатом Олежек. Я даже любила ее и в чем-то завидовала. Она была другой, лучше нас всех. Открытой, непосредственной, без этих кокетливых ужимок, лжи… Жила сердцем и чувством. И не думала, что подумают о ней окружающие, потому что всегда была честна перед собой… и перед ним. — Светлана закурила сигарету, и тут я заметил, что пальцы ее подрагивают. То ли это следствие вчерашней попойки, то ли — внезапного волнения.

— А ты? — спросил я.

— Что — я?

— Если честно, какой в то время была ты?

— Если честно, то я ничуть не изменилась, — сразу отреагировала она, и из-за этой поспешности я ей не поверил. — Тогда мне бесконечно напоминали, что я не должна забывать, чьяя дочь, и вести себя соответственно. А я… Это было чем-то вроде молодежного бунта… Желала неограниченной свободы и плевала на все приличия. Конечно, сейчас эту тягу к эпатажу я расцениваю как ребячество, но тогда происходящее казалось мне очень даже актуальным.

Сашка ее… Неплохой. Не красавец, но надежный. Однажды я сильно перебрала и пыталась его соблазнить. Он — ни в какую. Вот тогда я и поняла, какого мужика мне надо и как повезло Одуванчику. Не слюнтяй и не вонючий кобель, готовый за каждой юбкой… И любить мог сильно, по-настоящему, без показухи. Плохо лишь, что ревнивец он был порядочный. Ты эту историю, случаем, не знаешь?