Страх (сборник) - Валерий Белкин

Место то было нерукотворное.

Как только сокрылась пуповина Земли под гранитом, в первую ночь родились храм и чаши. Были те глубокие, дна не видать, широкие, в начале зимы на месяц Артемиус горожане на жертву приносили: каждая семья по горстке проросшего зерна в чашу бросала. Земля благосклонно принимала дань, помогала людям, оберегала от напастей, милостиво относилась к их слабостям.

Священное место то было.

Поневоле местных мудрецов слушали с интересом, похохатывая, подзадоривая, подзуживая. С утра принимались за работу, в крепости был ее непочатый край. Хлеб испечь, воды нанести, улицы, дома и площади от грязи очистить, рыбы в реке наловить, живности в лесах настрелять, скот накормить. Да что перечислять – всем знакомо.

Жители были разные: скромные и гордые, тихие и разнузданные, коварные и честные, преступники и судьи, умные и глупые, добрые и злые, палач и его жертвы. Всякой твари по паре – Земля знала, что создавала.

Но все без исключения твердили одно и то же который век: настанет время, придет час, и покинут они город-крепость, и не будут тесниться в ней. Дома узкие, тянулись ввысь, лезли друг на друга, отвоевывая нужный кусок земли, бесконечные лестницы вились внутри с этажа на этаж; пока к себе наверх доберешься – шею сломишь. Скот жил с хозяевами на первых этажах, морозными зимами грелись вместе у огня в печи: овечки, козы, дети, старики… Летом город выпроваживал кормильцев своих на пастбища за крепостью. Узкие улички кружили, перетекали одна в другую, и никто не мог понять, где начало, где конец, любители побродить ходили кругами по городу с утра до вечера, пока кого жены, кого матери не загоняли в дом.

Вокруг города, боги не поскупились, все мирно и покойно. С северной стороны горы до небес, снежные вершины на солнце блестят, зимой с них не спеша спускался к людям лютый холод; с южной стороны лес дремучий, лето жаркое оттуда приходило, потому и поля приносили там богатый урожай. Ворота и там, и там всегда были распахнуты, стража давно забросила свои посты, жители сновали туда-сюда кто гурьбой, кто поодиночке. Проходили караваны то на лошадях, то на верблюдах, то на слонах, горожане менялись с купцами товар на товар. Крепость стояла у реки, что текла по восточной стороне города, строители соорудили и здесь ворота, для жителей река – подспорье в хозяйстве. Рыбы в ней вволю, по водам ее никто никогда к ним не являлся, а сами жители судна строить не умели, не считали нужным, на другой берег перебирались летом на плотах полакомиться ягодой, к вечеру домой спешили – кто их знает, какой зверь в кустах густых прячется. Разорвет на части – родные в голос взвоют.

И кто бы польстился на город, где не знали ни денег, ни богатства, ни роскоши, кто к ним с гор, с лесов, с реки с мечом пришел бы, грабить-то нечего!? Мужчины руками разводили: кому они нужны, по слухам, есть побогаче и получше места с красивыми женщинами, белыми домами и обильными тучными стадами.

Но при таких разговорах старики-старейшины, вообще, разгоняли болтунов, по спинам крутым бия палками: на что ропщут, о чем речи ведут мужи незрелые. Сколько они помнят – чужаки с товарами ни разу и словом не обмолвились, откуда пришли, из каких мест, и от кого могли такие нелепые слухи взяться? Смущались мужчины, а старики в поучение им рассказывали, что в давние незапамятные времена осадили несметные полчища крепость, взяли ее, вырезали всех от мала до велика, но с гор спустились великаны, втоптали убийц и разорителей в землю, ушли. Вновь заселили крепость, вновь воцарился покой. Знать, нужна она кому-то и для чего-то, беречь надо ее и не болтать лишнее языком, детей не настраивать на глупости.

Старикам виднее, слушали их с уважением, но не прислушивались. За последний десяток лет в крепости осталось совсем немного воинов – они или ушли, никому не нужные, или бросили службу. Мужьями, отцами становились, кормили свои семьи, кто на пекаря обучился, кто на торговца, кто на охотника. Лишь один самый преданный воинскому долгу гордо носил свое звание и оружие, нашел и дело достойное себе: растил смену, находил дерзких и заносчивых мальчишек, собирал в отряды и обучал искусству боя. Усердных и отчаянных наставлял, семь шкур с них драл, обидчивых и завистливых прочь гнал, не место им среди мужчин. Раз в месяц ученики бились на поле за крепостью чуть ли не насмерть друг с другом, мастерство оттачивая на поединках, показывали, чему научились, полковник Ритус до первой крови не вмешивался и другим не позволял.

Потому-то прошлой зимой горожане с дубьем и с кольем кинулись на них: сын медника пал бездыханным, не уследили, не заметили, кровь пролилась, и обильная кровь. Отбросил полковник воющую толпу, юнцы ощерелись мечами против отцов и братьев, могло еще одно несчастье случиться. Вышел к людям Ритус, стыли слова его на морозном воздухе: погиб мальчишка по лени и нерадивости, за год зашел пару раз на учебу, над товарищами насмехался, в соперники, похваляясь, выбрал истинного мастера по владению оружием. Впредь другим наука за собой следить, серьезнее быть и осмотрительнее.

Пролилась первая кровь в крепости, старцы предрекали остерегаться третьей крови – беды не миновать. В этом городе жил Ален.

А город жил в нем.

Утром будил веселыми голосами прохожих, днем расстилал перед ним бесконечные улицы, вечером успокаивал пением птиц, что на гнездах готовились ко сну. С ними и он засыпал.

И город не поскупился на откровения ребенку.

Ален как-то прикоснулся к стене дома смешливого пекаря и ощутил тепло, к дому сапожника, что угощал всегда печеньем – тепло, к дому тощей соседки швеи, что прогоняла его с улицы – холодно. Смекнул: город подсказал, как открывать души хозяев, добрый житель – теплый камень, злой – камень обжигал холодом. Обходил стороной бессердечные владения с морозцем изнутри, были такие, были. Другие приветствовал утром, желал доброго дня.

Подрастал и вырос в мальчишку с узкими плечами, с тонкими руками, с длинными ногами, с лохматой головой. Стричься не любил: жаль было не волос, а голову – отстригут горе-мастера, не заметят. Сверстники выгодно отличались от него. Ладно скроенные, крепко сбитые, мускулистые, ребята ежедневно выходили на поле, бились друг с другом, вызывали любого противника на дуэль. Победа ли, поражение ли – наслаждение приносил бой, каждый втайне мечтал о грядущих сражениях. А гибель в поединке мальца, сына медника, надолго запомнилась: учись, не трусь, бейся и побеждай.

Их стрелы достигали любой цели, их копья без промаха поражали чучело, набитое соломой. Ликуя, вырывали орудие из сердца «врага», хищно пригнувшись, ходили кругами, готовились для нового меткого броска. От ударов коротких мечей искры рассыпались и сухую траву поджигали. Мечи с длинным лезвием ветеран мальчикам не доверял – ранят друг друга в пылу поединка. Но как только правая рука сольется накрепко с мечом, а левая – со щитом, и юный воин превратится в мощный боевой снаряд, тогда и вручит меч с именными ножнами.

Последние две недели Ален избегал там появляться. Он и раньше-то не интересовался детскими забавами с оружием, придя туда, безучастно взирал на драчливых бойцов, зевал, слушая вопли безумцев, сторонился диких плясок над тряпичными «врагами». Их игры в убийство вызывали только жалость и горечь. Он знал, чем грозит такая игра – кровью, а с ней истекает жизнь из тела. Прошлой осенью отец вытащил Алена во двор, как тот ни упирался, выхватил из загона барашка, схватил за уши, подержал на весу, полюбовался, достал нож и вонзил в шею, как бойцы на поле с раздирающими воплями пронзают соломенное чучело. Пролилась кровь – барашек умер.