Страх (сборник) - Валерий Белкин

Последние две недели оказались для Вильгельма непростыми.

Ларс не объявлялся. Молодую сотрудницу Ангелику увезли в психиатрию. Всегда вежливая, с аккуратной косметикой, светловолосая, задания, несмотря на трудность, исполняла в положенный срок. Два дня назад столкнулись у туалета, она доверчиво поделилась радостью. Пересчитала пальцы на ногах и руках уже второй раз сегодня и убедилась – все 20 на месте. Он счел это за шутку, хотя и глупую. А она и не явилась, и не явится более. Врачи взяли у него подписку о молчании. Разделил ее задания в группе, дополнительного работника пока не дали, да, по всей вероятности, и не дадут.

Он молчал, и не из-за подписки, а пораженный тем, что подсчет пальцев может придавать уверенность в жизни.

Вот-вот вернется дочь из Англии, придется готовиться к новому домашнему укладу. Стал побаливать кишечник, жена предлагала сходить к врачу, но времени совершенно не хватало, решили отложить на отпуск.

Сегодня задержался на фирме, обсуждали новый заказ, крупный, может принести большой доход, измеряемый миллионами. Дома вошел в свой кабинет, включил лампу и отпрянул – за столом сидел Грегор.

– Сынок, ты как здесь…

– А у тебя уютно.

– Может быть, я не задумывался, – осторожно спросил, – все нормально?

– Как на волнах: то вверх, то вниз.

Грегор посмотрел на отца, Вильгельм смутился. Знакомый взгляд, до боли знакомый взгляд бывшего пациента – не просит, не осуждает, не сочувствует.

– А где мама?

– К Изольде уехала.

– А-а-а.

– Тебе она нравится?

– Кто, мама?

– Нет, Изольда.

Вильгельм пожал плечами.

– Как сказать, своеобразная дама.

– А мне не нравится.

– Ты же ее ни разу не видел!

– А вы, как придете после нее, всегда ругаетесь, значит, она виновата.

Вильгельм растерялся.

– Пап, ты боишься маму?

– Грегор!

– Когда у нас гости или мы в гостях, ты даже к женщинам не подходишь. А она тебе все указывает, подсказывает, и ты бегаешь…

– Значит, уважаю ее желания, вот, и… странный вопрос.

– А ты ее любишь?

– Да.

– Пап, и это любовь?!

Грегор не сводил глаз, и Вильгельм решился:

– Я не знаю, что ты думаешь, но, на мой взгляд, любишь или ненавидишь не человека, а состояние, которое он вызывает. А услужливое воображение дорисует, наделит всем тем, о чем мечтал с детских лет. Полюбишь и голос, и взгляд, и жест, и одежду – голограмма.

– Это от логики у тебя, программист.

– Как сказать. И вот, когда она расколется…

– Ты слышишь звон стекла разбитой витрины… Ладно, пап, скажем так, что я все понял.

Вильгельм опустился на стул – день выпал непростой.

– Сколько ему лет?

Грегор вздохнул, догадавшись, о ком спросил отец.

– 19, а что?

– В таком возрасте и хозяин жизни.

– Да, не то, что я. Ненавижу генетику…

В середине сентября их пригласили в гости семья Шульц, Иоханна и Вальтер. Вильгельм и удивился, и обрадовался. Удивился потому, что эти хорошие люди наконец-то напомнили о себе.

Пять лет назад они покинули Берлин, выехали в Лейпциг укреплять католическую общину, изредка звонили на Пасху да на Рождество. Затем звонки следовали из Италии, Литвы, России. Дом оставили на старшего сына, владельца мастерской по ремонту машин. Жена Вильгельма сомневалась долгое время в том, что это был добровольный отъезд. Наверняка, решила местная церковь послать глубоко верующих послушных прихожан на довольно сложную миссию. Вернулись, как стало понятно из телефонного разговора, неделю назад. Первыми из берлинских знакомых хотели видеть Вильгельма с женой.

И радость его была объяснима.

С первой же встречи около десяти лет назад между ними установились родственные связи, при которых невозможно солгать, сфальшивить, слукавить. Они были старше, имели троих взрослых детей. Положение в обществе, как, смеясь, утверждал Вальтер, безукоризненное. Круг знакомых и друзей был от Италии до немецкого городка Цвохау, в их доме зачастую останавливались видные церковные служащие. Но не это привлекало Вильгельма. Находясь с ними, он чувствовал себя в безопасности. Ему потакали, он мог быть там откровенно беззащитным, спрашивать и спрашивать, не будучи при этом осужденным или осмеянным в невежестве.

Вечером в субботу к Шульцам отправились на автобусе, возвращаться после выпитого будет не так хлопотно.

Те расположились в саду. Вильгельм с женой и с сыном вошли, поздоровались, обнялись, расцеловались, сели. За столом растроганно оглядели друг друга. У Вальтера плоский ранее живот преобразился в выпуклый шар, он обвинял в этом Иоханну. которая готовит прекрасные пироги по-русски. Отпустил бороду, лысина стала еще более блестящей. Иоханна не изменилась, прибавились лишь седые волосы, которые она демонстративно не красила. Затем разом заговорили о том, что делали, чего достигли, чем довольны, чем недовольны. Их сын Штефан с незнакомой им девушкой неслышно, как и раньше, по-хозяйски уносили, расставляли угощения. Пахло ягодой, неясно какой, но вкусной. И Вильгельм легко погрузился в свой поток мыслей, но не забывал восторженно отвечать или весело смеяться со всеми.

Уже сидели за десертом, Вальтер встал и пригласил всех поблагодарить Бога, ибо Штефан сочетается вскоре с Ханной, показал на девушку. Вильгельм обиженно вскричал:

– Что же ты не сказал! Я бы принес что-нибудь русское в подарок!

– У нас столько русского! Ты сам подарок!

– Да, я знаю, – гордо произнесла жена и поцеловала мужа.

И беседа продолжалась уже о любви, о течении жизни, о ее превратностях и радостях. И Вальтер поведал грустную историю.

В России один молодой человек Виктор испытывал страх перед едой. Он отказывался почти от всей пищи, утверждая, что от нее лишь страшные боли в кишечнике. Врачи были бессильны. Он весил сорок девять килограмм, когда встретились.

– Я понял: боли его от страха, от мыслей о страхе. Боялся работы, любил и боялся, был хирург, боялся смерти пациентов на столе. Посоветовал ежедневно обращаться к Господу нашему с молитвой: «Помоги мне, Боже, забери у меня мой страх, отдаю я тебе его».

– И помогло? – недоверчиво спросил Грегор.

– Да, да! – Вальтер подошел и положил руки ему на плечи.

– Ах, Вальтер, это не совсем так, – мягко перебила мужа Иоханна.

– Iochanna, ich bitte sehr!

– Он это рассказывает уже не в первый раз, а состояние Виктора не изменилось, и ты не хочешь это признать.