Postscript - Сесилия Ахерн

– Я с ними встретилась.

Он наклоняется ко мне с таким напором, что я даже пугаюсь.

– Когда?

– Пару недель назад.

– Спасибо, что поделилась.

– Делюсь сейчас. Мне надо было сначала самой все обдумать. И потом, я боялась, что ты как раз так и отреагируешь.

– Я реагирую так именно потому, что ты мне сразу не рассказала.

Так, мы ходим по кругу.

– Они хотят, чтобы я помогла им с письмами. Направила их.

Он впивается в меня взглядом. Глаза голубые, холодные. Я выдерживаю этот натиск.

– Я хотела спросить тебя, как ты отнесешься к тому, если я за это возьмусь. Но, похоже, ответ я знаю.

Он ставит кофейную чашку на стол, откидывается на спинку стула.

– Я как считал, что подкаст – это плохая идея, так и продолжаю думать.

Похоже, он готов уйти.

– Ты торопишься? Мы не можем об этом поговорить? Послушай, давай обсудим. Я же вижу, ты сердишься, так расскажи мне, почему это, по-твоему, плохая идея.

– Потому что ты не для того ушла вперед, чтобы вернуться! Рядом с умирающими людьми тебя отбросит в те времена, когда – сама же об этом рассказывала – с трудом вставала с постели. Так отчаянно плохо тебе было.

Я киваю. Я очень хорошо понимаю, о чем речь, но меня настораживает, что он злится. Наверно, это и вправду сложно, когда человек, которого ты знаешь, вступает в деятельный контакт со своим прошлым «я». Мы вместе уже два года, и наша жизнь в эти годы изрядно изменилась. Обстоятельства то и дело складывались так, чтобы дать нам повод расстаться, и все-таки мы возвращались друг к другу, чтобы попробовать еще раз. Моя сердечная боль, мое горе, его осознанное, предписанное себе самому одиночество, наши страхи и проблемы с доверием. Мы прошли через это и преодолеваем проблемы по-прежнему день за днем. Съехаться – идея, которую оба мы отвергали. Он – потому что, обжегшись, не хотел еще когда-нибудь жить с женщиной, я – потому что думала, что никогда не полюблю другого мужчину так же, как Джерри.

– Последнее время ты так и крадешься, словно видишь перед собой кого-то еще. Я понял, что дело неладно. Холли, ты должна была мне рассказать.

– Ничего я не крадусь, – обижаюсь я. – К тому же если ты так против, я не стану им помогать!

– Ну нет, не взваливай это на меня! – говорит он и достает деньги, чтобы рассчитаться. – Подкаст ты сделала по настоянию Киары, отказываться от помощи клубу из-за меня ты не будешь. Возьми ответственность на себя, Холли.

Он бросает деньги на стол и уходит.

Крутя педали по дороге домой, я чувствую, что легче не стало. Наоборот. Отказав клубу в помощи, я должна бы избавиться от постоянных гнетущих мыслей о нем. Но что-то я сомневаюсь, что в ближайший год перестану думать о Джой, Берте, Поле и Джинике. Что не захочу узнать, что они поделывают, как себя чувствуют. И Джуэл, конечно. Наступит ли Джиника еще раз на горло своей гордости, попросит ли кого-нибудь написать за нее письмо? Не знаю.

Тут раздается взбешенный автомобильный сигнал. В тот же миг я чувствую тупой удар по правой ноге, теряю равновесие, вылетаю из седла и грохаюсь наземь.

Крики, визг, вопли, протяжный громкий вой сирены, звон в ушах. Машина остановилась, мотор еще работает. Наконец гудок замолкает. Я лежу на земле, сердце колотится, нога пульсирует и гудит. Неподалеку вижу одинокую кроссовку. Это моя. На мне что-то тяжелое, и сначала я думаю, что меня придавило машиной, и только потом соображаю, что это мой же велосипед.

И вдруг, после всей какофонии, наступает оглушительная тишина.

Хлопает дверца машины. Снова начинается крик, на этот раз злобный. Я готовлюсь к чему-то ужасному. Лежать неудобно, но пошевелиться я не смею. Закрываю глаза. Носом прижимаюсь к холодному асфальту. Чувствуя себя помятой, пытаюсь наладить дыхание, угомонить сердце, чтобы оно не выпрыгнуло из груди.

Я знаю смерть. Смерть знает меня. Отчего она вечно ходит за мной по пятам?

Оказывается, таксист резко вильнул влево, чтобы избежать столкновения с автомобилем, шедшим впереди. Тот резко затормозил, чтобы свернуть вправо, не включив при этом поворотные огни. Столкновения с машиной таксист избежал, но в зеркало заднего вида не взглянул и потому не увидел меня на велосипедной дорожке. Падая, я сломала лодыжку и от удара о землю получила множество синяков. Но, спасибо шлему, голова осталась цела. И кроссовку мне тоже вернули.

– Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, – шепчет мне в ухо Гэбриел в больничной палате. Утешительный, целительный шепот снова и снова. Его теплое дыхание в моем ухе, на моих губах, на лице, по всему телу, вместе с быстрыми, легкими поцелуями, под которыми я, изможденная, проваливаюсь в самый глубокий из снов. И этот сон повторяется снова и снова.

Я лежу на жестком бетоне, вокруг осколки стекла, разбитая машина, искореженный велосипед. Кое-как умудряюсь подняться на ноги. Стекло хрустит под ногами. Нахожу кроссовку. Вся дорога забита пустыми машинами. Куда все подевались? Обхожу одну машину за другой с кроссовкой в руке, пытаясь найти ей пару. Снова и снова натыкаюсь на одну и ту же одинокую обувку. Я устала, я делаю это часами. Все ищу и ищу, обхожу машину за машиной. Голова кружится, кроссовки, которые я нахожу, совершенно одинаковые и все на одну ногу. Но подыскать пару никак не удается.

Просыпаюсь вся мокрая, задыхаясь, и не могу понять, где я. Рядом сидит мама, она заговаривает со мной, спокойно, тихо, но сознание мое еще не выбралось из кошмара. Я озираюсь, пытаясь сориентироваться. Я дома. Это дом моего детства, я тут выросла. Я в своей старой спальне, где плакала, мечтала, строила планы и затевала проказы, но больше всего – ждала. Ждала, чтобы скорей кончился учебный год, чтобы началось лето, чтобы мальчики мне звонили, чтобы началась жизнь. Родители настояли на том, чтобы я пожила с ними после того, как меня выписали.

– Как ты? – спрашивает мама.

– Я думала, что умерла.

– Ну что ты, милая, – тихо говорит она, убирая прядь с моего лба, и легонько целует.

– С минуту, когда таксист подошел ко мне и заладил, в порядке ли я, я не открывала глаз, как будто притворялась мертвой, – объясняю я.

– О боже. – Мама меня обнимает, и я кладу голову ей на грудь. С гипсом на сломанной лодыжке я могу лежать только так.

– Опоссум. – Откуда ни возьмись появляется отец.

Я поднимаю взгляд – и вот, он стоит в дверях, со взлохмаченной после сна шевелюрой, давно я его таким не видела. Полой жилета он вытирает стекла очков, а потом надевает их, и за линзами его сонные глаза становятся больше. Он входит в комнату и садится в ногах кровати. Мои родители снова в той мизансцене, как когда спасали меня из детских кошмаров. Как это утешительно: меняйся мир, не меняйся, они все те же, кем всегда были для меня – и всегда будут.