Делион. По следам древней печати - Владимир Михайлович Сушков

своей спиной к прохладной сырой стене. Раны по-прежнему болели, но не так сильно — влага и рубаха остужали жжение и успокаивали раздражающую боль.

Сетьюд боялся умирать. Когда он жил в Утворте или смотрел на звездное небо прямиком с Пятихолмия, он всегда задумывался только о прекрасном и вечном, но никогда не размышлял о смерти.

«Странно, — поразился сам себя Флавиан. Ведь смерть это и есть вечное. Вечное небытие, вечное забвение. Сама вечность есть ничто иное, как смерть.»

Но теперь на него накатывались жуткие волны страха, которые доводили юнца до трясучки, он пытался молиться, но слова почему-то не срывались с его уст. Он чувствовал безысходность и понимал, что вернуться даже на день назад невозможно. Пастух не понимал, зачем он молится, раз никогда на его молитвы не отвечает.

«Я хотел бы сказать маме, как ее люблю. Я слишком редко говорил ей эти слова. Я часто обижал ее по пустякам. Каким же я был дураком.»

Флавиан вспомнил, как дядя подарил ему лук. Настоящий лук, с которым на охоту выходили февсийцы и пастух тренировался в стрельбе на собственных курах. Мама отругала его за это и Флавиан обидевшись, придумал план, чтобы отомстить маме. Когда она замешивала тесто на свои лепешки, он подсыпал слишком много травных соленых приправ. Матушка испекла лепешки, Флавиан демонстративно взял в рот хлебное изделие.

— Фу, ну и гадость, ма. Ты, что хочешь отравить меня? Неужели ты так не любишь меня, ма?

Той ночью матушка проливала слезы в соломенную подушку.

«Боги, каким глупцом я был.»

***

Это был сон. Глубокий. Настоящий. Тихий. Размеренный. Тот сон был единственным местом, где Флавиану было весело и спокойно. Конечно, после стольких истязаний, его разум был надломлен и Флавиан не смог различить сон и реальность. Он проснулся в своем собственном доме, хотя это была всего лишь иллюзия. Хата была не такой, как в настоящей жизни. Вещи лежали не на своих местах, а его топчан находился у окна. Флавиан не помнил того, что матушка ставила топчан в середину комнаты.

Его встретила мать. Это был тот сон, который, когда ты просыпаешься, и забываешь совершенно о том, как выглядело лицо. Но зато ты помнишь какие чувство оно вызывало. Флавиан чувствовал во сне успокоение, облегчение и материнскую любовь, которую испытывала к нему матушка.

Пастушок отправился на Пятихолмие, где весело играл со Снежком и пас тучных, обросших за зиму овец. Сладостный и свежей ветер Нозернхолла развевал его волосы. Он лежал и пристально вглядывался в небеса, отыскивая не голубом небосклоне лица небожителей.

— Сынок! — послышался материнский голос. — Сына!

Флавиан приподнялся на локтях, и увидел матушку, которая тащила в руках бидоны с молоком и свежо испеченные пироги. Пахло на все Пятихолмие!

— Ма, ты чего?

Матушка улыбалась. Но Флавиан не видел ее лица. Он не мог запомнить их очертания, они словно расплывались и были нечеткими. Но он помнил, что должна вызывать эта улыбка…

— Сына, ты утащил мои камушки из дома, а мне они сейчас нужны, — произнесла матушка, опуская бидон с молоком на свежую траву.

— Прости ма, — покачал головой Флавиан. — Могла бы послать Аргия, не зачем было тащиться сюда, в такую даль.

Матушка вытерла пот ото лба. Но Флавиан не видел ее лица. Он не мог разглядеть их очертания…

— Дашь мне камушки, я их отнесу нашему старосте?

— Конечно ма, — ответил Флавиан и улыбнулся.

Он засунул свою руку в карман и нашарил там один ограненный и приятный на ощупь камень. Флавиан перед его своей матушке и последний раз взглянул на узоры, которым был разукрашен камень.

— А где второй, сына? — улыбнулась матушка. Врунишка.

Флавиан понимал, что матушка назвала его врунишкой в шутку, но почему-то все равно от этого ему было неприятно. Он тут же захотел реабилитироваться перед собственной матерью. Он поднялся с земли и крепко сжал ее в объятиях. Пастушок чувствовал приливы нежности и ту энергию, которой полнилась его матушка. Он готов был простоять с ней в обнимку хоть всю жизнь. Главное, что матушка была рядом, жива и здорова.

— Так я не говорил, что ли? — улыбнулся Флавиан, почувствовав материнский запах волос. — Я ее отдал Аргию, когда мы были в лесу.

Бах.

Словно ледяная игла пронзила сердце Флавиана. Ему стало очень холодно, так холодно, что пастушку захотелось сжаться в комочек и укрыться под шкурами всех овец отары.

— Ма, мне холодно, — произнес Флавиан и почувствовал на спине уже не теплое прикосновение матери, а что-то более жесткое, похожее на то, что его обвило какие-то ветви деревьев. — Ма?

Волосы уже не пахли пирогами и соломой, от него веяло прохладной и застылой землей. Мать словно высасывала из него все силы и Флавиан готов был упасть на колени и зарыдать от страха и боли.

— Ма! — крикнул от и попытался отстраниться, но крепкая хватка его матери не давала ему этого сделать.

Краем своего глаза он увидел, что вместо расплывшихся знакомых очертаний лица на него смотрит облысевший череп с раскрытым ртом, из которого падали мерзкие белые личинки. Флавиан закричал от страха.

***

В тот же день его отвели в эту камеру, где он сидит до сих пор. Флавиан не знает, чего ожидать, но скорее всего его уже не отпустят. Инквизитор в день того сновидения просто развернулся и молча ушел, с невероятно довольным видом. Флавиан до сих пор чувствовал, что тут, что-то не так.

"Ну не может же быть такого, что я пока видел сон, мог рассказать где находится вторая печать?"

По крайней мере Флавиан очень на это надеялся. Он не хотел подвергать опасности своего друга, очень надеясь, что Аргий уже находится в Рэвенфилде вместе со Снежком.

«Если его конечно не поймали как меня»

Флавиан, который в этот момент ненавидел богов жгучей и яростной злобой, все же молил их о том, чтобы Аргий добрался до Рэвенфилда.

«Что это?»

Крысы, копошившиеся в углу его темницы начали немедленно разбегаться по своим каменным норам. В темнице с каждым шагом, эхом, раздававшимся по всему помещению, становилось все светлее и светлее.

«Стражники»

Шаги затихли прямо возле двери той камеры, где сидел Флавиан. Отсвет языков факела проникал сквозь щели помещения, наполняя камеру приятным светом. Послышалось бряцание железных ключей в руках стражника. С характерным звуком, страж вставил ключ в дверь, замок громко щелкнул, и скрипучая тяжелая дверь отворилась. Проблески факела попросту озарили всю камеру и Флавиану пришлось ладонью прикрываться от яркого света, резавшего глаза.

— Вставай смрадный пес! Боги