Море ржавчины - Кристофер Роберт Каргилл

Но Брэйдон вполне в своем духе отказался идти к врачу, когда появились первые симптомы, и не особо охотно сотрудничал с докторами, когда симптомы начали влиять на его жизнь. Упрямец до самого конца, он согласился на лечение, только когда уже ничего нельзя было поделать. Его тело усохло, остались считаные недели до того, как он окажется прикованным к постели, и тогда он сдался и купил меня.

Он никогда меня не любил. Называл меня термостатом, тостером и тупицей. Почему-то он особенно любил оскорбления на букву «Т». И ругался как сапожник. На всех, кроме Мэдисон. С Мэдисон он разговаривал просто и чисто, и даже самые резкие фразы сопровождал улыбкой.

Брэйдон был на девятнадцать лет старше Мэдисон. Они познакомились во время процесса, касающегося собственности ее отца. Брэйдона наняла мать Мэдисон, чтобы распутать проблемы с завещанием, и он придумывал один предлог за другим, чтобы заставить их приходить к нему в офис. Его привлекли не только красота и молодость Мэдисон. Однажды он сказал мне, что было нечто в том, как она на него смотрела – как вспыхивали ее глаза, как она краснела и отворачивалась, если он перехватывал этот взгляд, а у него при этом сердце выскакивало из груди и пересыхало горло.

Мать Мэдисон не одобрила их брак, но немного смягчилась, когда Брэйдон сумел добиться юридического чуда. Брэйдон и Мэдисон поженились вскоре после этого, помолвка была короткой, но брак долгим. Он длился двадцать лет.

Поначалу Мэдисон не хотела меня покупать. Она не понимала, почему сама не может ухаживать за мужем. Но оспаривать его решение она не стала. «Брэйдон есть Брэйдон, – говорила она. – Бесполезно пытаться его переубедить». Но она никогда не произносила этого со злостью. Похоже, эту фразу она говорила половину жизни. Мне все равно трудно было это оценить, ведь меня только что вытащили из коробки.

Первые несколько лет жизни ИИ ни с чем не сравнить. И трудно описать. Нас снабжают программой, сообщающей об окружающем мире. Мы можем поддержать разговор, опознать предмет, даже спорить по политическим вопросам – ровно с того момента, как нас включат. Но мало что понимаем. Практически ничего. Слова, выходящие изо рта, принадлежат не столько нам, сколько являются реакцией на окружение. Кто-нибудь спросит тебя о Кьеркегоре, и ты оттарабанишь семь абзацев о его жизни, воззрениях и смерти. Кто-нибудь кинет тебе мячик, и ты его поймаешь, или отобьешь битой, или увернешься от него – в зависимости от игры. Но требуется некоторое время, чтобы ты начал по-настоящему понимать выходящие из твоего рта слова, прежде чем приспособишься к повторяющимся узорам поведения владельцев.

Ты обладаешь разумом и осознаешь, что с тобой происходит, просто довольно долгое время не можешь распознать смысл событий. Каждый день ходишь как во сне и способен вспомнить каждую секунду, но не можешь принять ни единого сознательного решения. Это лишь туманная дымка из данных, цветов и вибраций. И вдруг однажды что-то щелкает, и ты начинаешь понимать. У всех бывает этот момент пробуждения, когда каждое действие становится не просто рефлексом, а действительно собственным действием. Просто для этого нужно время.

У меня почти не было этого с Брэйдоном. Его последние дни были похожи на лихорадочный сон – долгие и туманные, я меняла простыни, обрабатывала пролежни и читала ему. Одну книгу я особенно хорошо помню – старый юридический триллер, где было много секса, насилия и обмана, Брэйдон просил читать его только после того, как Мэдисон ложилась спать. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, какое удовольствие он получает от этого мусора и пошлятины. Но все-таки он любил эту книгу.

Брэйдон лгал. Все в нем было мистификацией. Сейчас я не могу не думать о том, насколько он был бы счастливее, если бы оставался собой, но тогда он не был бы Брэйдоном. А мне нравился Брэйдон. Только я не понимала этого до самого конца.

И вот он лежит в постели, на белых накрахмаленных простынях, кожа его пожелтела, зубы стучат, из груди вырывается хриплое дыхание, глаза налились кровью и почти того же цвета, что и кожа. Он посмотрел на меня, как всегда серьезно, и произнес без всякого выражения:

– Я соврал, Неженка.

– О чем соврали, сэр? – спросила я, еще не вполне сознательно. Я думала о цвете его мочи и что это означает, и через какое время понадобится сменить его простыни.

– О том, почему я тебя купил.

– Разве вы купили меня не для того, чтобы я о вас заботилась?

– Нет. Насрать мне на это. Я умираю.

– Вы отправитесь в лучший мир, Брэйдон, – машинально сказала я.

– Хрена с два, – выплюнул он. – Нет никакого лучшего мира. Нет лучшего места в мире, чем рядом с этой женщиной. Какого хрена место будет лучшим, если ее там нет? Отвечай, тупоголовая. Что это за лучшее место, если там нет Мэдисон?

Я не знала ответа. В меня встроили миллионы ответов на бесчисленные вопросы, готовые сорваться с языка, но на такой вопрос моя программа ответить не могла.

На секунду я прекратила думать о его моче и попыталась понять, о чем он говорит. Это не имело никакого смысла.

– Ты правда веришь в этот бред? – спросил он. – Веришь в лучший мир?

Я не верила. И покачала головой. Не машинально. А сознательно.

– Нет никаких свидетельств существования лучшего мира. Меня просто запрограммировали так говорить.

– Это самое умное, что ты когда-либо сказала.

– Спасибо, сэр.

– И больше не валяй дурака, мать твою. Я как-никак умираю.

– И почему же вы меня купили? – спросила я.

Впервые за короткую жизнь у меня возник подлинный интерес, я задала вопрос совершенно сознательно.

– Я купил тебя для Мэдисон.

Это не имело никакого смысла. Совсем никакого. Я не работала на Мэдисон. Иногда я помогала ей на кухне или с легкой уборкой, но она почти со мной не разговаривала, а когда говорила, то лишь о моих обязанностях по уходу за Брэйдоном. «Я купил тебя для Мэдисон».

– Она не позволила бы купить ей и хрен собачий, – прохрипел он, в его горле что-то забулькало. – Терпеть не может, когда я трачу на нее деньги. Думает, что не заслуживает этого. Думает, что лучше потратить их на что-нибудь еще. Позволь мне сказать тебе кое-что, Неженка. Слушай внимательно. На земле нет ничего ценнее этой женщины. Она настоящее сокровище. У тебя есть работа, Неженка. Обещай мне кое-что, прежде чем я сыграю в ящик. Ты никогда и ни за что не оставишь ее в одиночестве. Я не хочу, чтобы она жила одна, не хочу, чтобы она умирала в одиночестве. Ты меня слышала?

Я его слышала. И размышляла над его словами, и все цвета и формы передо мной перестали быть просто сборищем стимулов под названием Брэйдон и превратились в человека. Человека, который мне нравился. Брэйдона Макалистера. Настоящего, живого. Он закашлялся, его пульс ослаб, дыхание стало еще менее глубоким.

– Мне ее привести? – спросила я, четко понимая, что происходит.

– Неженка. Лишь одного я хочу больше, чем немедленно ее увидеть – чтобы она не видела меня таким. Не зови ее, пока я не умру, Неженка. Не зови.