Время должно остановиться - Олдос Хаксли

– В таком случае, – сказал Юстас, – могу только порадоваться, что вы обрели свободу.

Какое-то время миссис Твейл хранила молчание.

– После смерти Генри, – сказала она, – все шло к тому, что я вернусь туда, откуда явилась.

– К бедным, но добрым?

– К бедным, но добрым, – эхом повторила она. – Но, к счастью, миссис Гэмбл нуждалась в ком-то, кто бы читал ей вслух.

– И теперь вы живете с богатыми, но недобрыми, так получается?

– Да, я паразитирую, – спокойно признала миссис Твейл. – Состою чем-то вроде почетной горничной при старой леди… Но здесь вставала проблема выбора из двух зол.

Она открыла свою сумочку, достала платок и, приложив к носу, вдохнула ароматы цибетина и цветов. В доме отца вечно стоял запах капусты и пудинга на пару, а в клубе для девочек… Там и пахло девочками.

– Лично я, – сказала она, – предпочла быть нахлебницей в таком доме, как ваш, чем в своем доме стать… Кем я могла бы там стать, имея доход шиллингов пятьдесят в неделю?

Снова наступила короткая пауза.

– Оказавшись в вашем положении, – сказал потом Юстас, – я скорее всего сделал бы такой же выбор.

– И вы бы меня не удивили, – таков был комментарий миссис Твейл.

– Но я бы сумел поставить себя…

– Поставить себя способны только те, кто располагает для этого средствами.

– Даже рядом с ископаемыми скорпионами?

Миссис Твейл улыбнулась:

– Ваша теща предпочла бы громко говорящего медиума. Но даже ей приходится довольствоваться тем, кого она может найти себе.

– Даже ей! – повторил Юстас с сиплым смехом. – Но должен сказать, ей очень повезло, когда она нашла вас. Согласны?

– Не так повезло ей, как мне самой.

– А если бы вы не обрели друг друга, что тогда?

Миссис Твейл пожала плечами:

– Возможно, я смогла бы немного подрабатывать книжными иллюстрациями.

– Так вы рисуете?

Она кивнула:

– Втайне от всех.

– Почему же втайне?

– Почему? – переспросила она. – Отчасти в силу привычки. Вы должны понимать, что мои занятия рисованием не слишком поощрялись в родительском доме.

– По каким причинам? Эстетическим или этическим?

Она улыбнулась и пожала плечами:

– Кто знает.

Однако миссис Крессуэлл была настолько неприятно поражена и расстроена, обнаружив альбом с карандашными набросками дочери, что три дня провалялась в постели с приступом жуткой мигрени. После этого Вероника уже ничего не рисовала, кроме как запершись в туалете и на листке бумаге, который не грозил засорить унитаз.

– А кроме того, – добавила она, – иметь свой секрет замечательно само по себе.

– Разве?

– Только не говорите, что у вас по этому поводу такие же взгляды, какие были у моего мужа! Генри непременно стал бы нудистом, родись он десятью годами позже.

– Но вы бы нудистской не стали никогда, хотя и родились десятью годами позже?

Она энергично помотала головой:

– Я бы даже не стала составлять списка для прачечной, если бы кто-то находился рядом. Но Генри… Дверь его кабинета никогда не закрывалась. Никогда! Мне делалось плохо при одном взгляде на него.

Она немного помолчала.

– В начале каждой литургии читают одну ужасную молитву, – продолжала она. – Вы ее знаете. «Боже всемогущий, для кого открыты все сердца, кому известны все наши желания и от кого невозможно ничего утаить». Это действительно ужасно! И я делала рисунки на эту тему. Именно они больше всех остальных расстроили мою маму.

– Охотно верю, – сказал Юстас, усмехнувшись. – Но вам как-нибудь следует непременно показать некоторые из своих работ мне.

Миссис Твейл испытующе посмотрела на него, а потом отвела глаза. Несколько секунд никто из них не произносил ни слова. А затем медленно и тоном человека, который обдумал вопрос и пришел наконец к решению, она ответила:

– Вы – один из немногих, кому я не против показать их.

– Это мне льстит, – сказал Юстас.

Миссис Твейл снова открыла сумочку и из ее ароматных глубин извлекла кусок бумаги размером в половину тетрадного листа.

– Вот то, над чем я работала утром.

Он взял листок и вставил в глаз монокль. Рисунок был выполнен чернилами и, несмотря на малые размеры, отличался тщательной проработкой деталей. Профессионально, но отталкивающе претенциозно. Он вгляделся пристальнее. На рисунке была изображена женщина, одетая в подобающе строгое, хотя и великолепно сшитое по моде платье, которая с молитвенником в руке шла по центральному проходу церкви. Позади себя на веревочке она тянула магнит в форме обычной подковы, но выведенный так, что он напоминал два бедра, обрубленных у коленей. На полу чуть в стороне от женщины лежало огромное глазное яблоко размером с тыкву, чей зрачок был уставлен в тянувшийся все дальше магнит. Из этого безумного глаза росли две похожие на червей руки, длинные пальцы которых ногтями цеплялись в пол. И таким сильным было притяжение, встречавшее не менее мощное сопротивление, что ногти оставляли на каменных плитах заметные борозды.

Юстас приподнял левую бровь, позволив моноклю выпасть из глаза.

– В этой притче есть только одно, что мне не понятно, – сказал он. – Почему в церкви?

– О, на это может быть множество причин, – ответила миссис Твейл. – Респектабельность всегда усиливает привлекательность женщины. А богохульство придает наслаждению пряной остроты. И потом, церкви – это те дома, где люди сочетаются браком. А кто вам сказал, что у нее в руках не «Декамерон» в черном кожаном переплете, который делает его похожим на молитвослов?

Она забрала листок и снова сунула его в сумочку.

– Право, жаль, что веера вышли из употребления, – продолжила она совершенно другим тоном. – А те белые маски, что надевали в эпоху Казановы! Или разговоры дам, находящихся по разные стороны ширмы, как в «Повести о Гэндзи». Это было бы просто божественно!

– Неужели?

Она кивнула. Ее глаза невольно разгорелись от непрошеного возбуждения.

– Можно было бы творить невообразимые вещи, разговаривая через ширму с викарием о… Скажем, о Лиге Наций. Просто невообразимые!

– Например?

Но в ответ донесся только тот же чуть слышный хрюкающий смешок, какой он уже слышал прежде. Разговор опять прервался.

– А вообразите себе, какие гнусности можно было бы обсуждать не краснея, – добавила она.

– Вам так хотелось бы иметь возможность обсуждать гнусности?

Миссис Твейл кивнула.

– Из меня получился бы хороший ученый, – сказала она.