Вечерняя звезда - Екатерина Соловьёва

Через три месяца после похорон он стал куда-то пропадать по вечерам, захватывая и ночи, а ещё через месяц привёл домой мою ровесницу, в глазах которой светился «опыт, сын ошибок трудных», сделавший бы честь бандерше под семьдесят. В нашей трёшке папе принадлежала одна треть. Мама свою долю завещала мне: при всей прыти папина пассия по имени Анджела могла претендовать на двадцать пять квадратных метров общей площади, хоть застрелись.

Но она пошла ва-банк. Под её неусыпными стараниями (от скулежа до истерики, она даже симулировала беременность) папа предложил мне переписать всё на него, а он вернёт половиной квартиры бабушки, его мамы. Ну, когда она… Понятно. Он уже подарил прыткой Анджеле наш старый гараж с новым седаном – из скромных, но приличных.

Я переписывать, естественно, отказалась. Жизнь под одной крышей с Анджелой напоминала низкобюджетную мыльную оперу: она ходила по квартире наштукатуренная, в прозрачном китайском пеньюаре, отделанном чем-то типа марабу рыночного разлива, и на шпильках. Непрерывно говорила по телефону, принимая позы передовички службы эскорта, и, когда я была на работе, рылась в моих вещах.

Через пару дней к нам заявилась папина мама. Она швырнула папе в лицо копию завещания, оформленного на единственную внучку, то есть на меня.

– В гараж иди жить со своей Каштанкой!

Вторая бабушка пригрозила Анджеле полицией, зятю объявила бойкот, а я перебралась к тёте Зое. Кольцо блокады вокруг папы сжималось. Но вместо того чтобы противопоставить нашим стали и льду самое сильное женское оружие – беззащитную нежность – Анджела продолжала скандалы. И папа начал прозревать. Во всяком случае, ничего капитального больше не дарил.

Поняв, что двадцать пять метров – это максимум, больше ей здесь не светит, а сил и времени уйдёт много, и результат туманен, Анджела съехала, подцепив половину обычного хлама, который копился лет тридцать, включая посуду, хрусталь и сломанное антикварное кресло. Гараж она спешно продала. Мамину шубу и золото осторожная тётя Зоя вывезла, едва услышала об Анджеле, как только подвернулась возможность. И торжественно вручила мне.

– Полушубок сошьёшь. Тут срежется, а из длины капюшон выйдет.

– Да я не ношу мех, тёть Зой! – Я попыталась сунуть ей скромную норку, которую она никогда не могла себе позволить, воспитывая сына в одиночку.

Тётя отказалась.

Вдруг умерла папина мама, чего от неё никто не ожидал: она моржевала, занималась йогой и давала сто очков вперёд гораздо более молодым людям. Я стала владелицей её сталинки. Исследователь, переобщавшись со всем планктоном в мире, засел в однушке тёти Зои писать диссертацию. Тётя Зоя переехала к папе, а я наконец обрела вожделенное тихое счастье в шестьдесят квадратных метров с балконом. Что обрёл папа, кроме винегрета, паровых котлет и хрустящих рубашек, я не знала. Я почти перестала с ними видеться. Не потому что обиделась или ревновала: чувствовала, как им неловко со мной. Ну, в конце концов, я пока не нужна им, а когда понадоблюсь, буду рядом.

Я позвонила тёте Зое.

– Еду в длительную командировку. Куда? В Екатеринбург.

Во время нашего с ней разговора телевизор рассказывал о погоде в Екатеринбурге. Обещали солнце и умеренный ветер.

Надела юбку в пол, ботинки поудобнее, повязала голову платком, нацепила рюкзак и в образе туристки, придерживающейся «Домостроя», села к столу вышивать. Пару раз вскакивала взять тёмные очки и мозольный пластырь. Снова садилась, успокаивала дыхание и рисовала в своём воображении, как Вольфрам прикалывает брошку-туфельку. Он не ограничивался брошкой. Он улыбался мне, поправлял волосы, наклонялся к моему лицу… Стоп. Сейчас мы не об этом. В конце вышивки надо ставить точку? Или… Что «или» я подумать не успела: свет померк, и сквозь дурман обморока раздался жуткий крик. Кажется, детский.

Я лежала лицом вверх, присыпанная листьями и ветками, в окружении высоченных деревьев. Моя поза оставляла желать лучшего: под спиной торчало что-то, из-за чего голова откинулась назад. Попыталась встать, перевернувшись на бок. В висках застучало. Пришлось полежать ещё немножко.

– Да что там такое?

Тьфу, это же рюкзак!

Сначала нужно сесть. Села, отряхиваясь, и… В метре от меня ползла собака, похожая на небольшую красивую борзую, белая в рыжих пятнах, совсем молодая, вчерашний щенок. Она часто дышала, над передней лапой торчала стрела.

– Господи! Бедненькая!

Я протянула к ней руку. Она принялась вылизывать её, преданно блестя влажными миндалевидными глазами.

Что же делать-то?!

Я с трудом представляла себе собачью анатомию. Вытащить стрелу? А вдруг кровотечение?

Но псина мучилась, выбора не было.

Я сорвала с плеч рюкзак, вынула нож, срезала наконечник стрелы и со словами «Потерпи, моя хорошая» дёрнула древко. Раздался крик. Не лай, не визг, а именно крик, и я поняла, кто кричал в прошлый раз.

– Вот проклятье! Порезалась…

Благодарное существо усердно зализывало мне ранку на пальце.

– Ты моя девочка! – Я гладила шёлковую шею, нежные ушки.

– Где эта дрянь? – Из-за кустов вышла в охотничьем костюме с небольшим луком и в шапочке с длинным пером… жена чудовища. Не моего чудовища, а того, которое устраивало бал. Маленькая, худенькая, уже немолодая женщина с нездоровым блеском во взгляде и жуткой улыбочкой.

Собака вскочила на слабые лапы и, хромая, поспешила спрятаться за мной.

– Где, я спрашиваю?

Я встала.

– Кажется, по ошибке вы ранили собаку.

– По какой ошибке? – Её лицо буквально кривилось от злобы, а улыбка была нервным оскалом. – Я охочусь.

– Разве охотятся на собак? Обычно охотятся на оленей, вепрей, куропаток. В нашем королевстве, по крайней мере. – Я несла, что попало. Эту сумасшедшую нужно было как-то отвлечь.

– Много ты понимаешь! Деревенщина… За оленями не угонишься, куропатки – фьють! И улетели. Вепри… Какие ещё вепри? Собаки – самое то, всегда есть и не ждут, что я буду в них стрелять. А потом у них такие жалобные морды! – Она засмеялась.

Боже! Бедное чудовище. И моё, и другое. Оба чудовища.

Псина дрожала тёплым тельцем за моими ногами.

– Отдай мою собаку! – чётко разделяя слова, сказала она. И наставила на меня лук.

А что? Отличное решение. Не убегу, не отвечу, и морда потом будет жалобная. Наверное.

– Немедленно, – добавила охотница.

– Её здесь нет.

Она натянула тетиву.

Н-да… Недолгое вышло путешествие.

– Бэлла, опусти, пожалуйста, оружие. Я же говорил: нельзя целиться в людей.

На поляне появился муж Бэллы – крупный мужчина с гривой кудрявых чёрных волос и сумрачным выражением лица.