Замыкая круг - Карл Фруде Тиллер

Я смотрю на Венке, киплю от злости, да кем она, блин, себя воображает, сидит тут и разбирает меня по косточкам, хотя я прошу ее прекратить, вторгается в меня, вот что она делает; мне хочется вскочить и рявкнуть, заорать ей в лицо, пускай оно лопнет и рот разорвется, хочется нагнуться над столом и гаркнуть ей прямо в физиономию, но я обуздываю себя, ведь ей только того и надо, она провоцирует приступ бешенства, ведь тогда она скажет, что, как видно, попала в точку, или что-нибудь в таком духе.

— Ты закончила? — спрашиваю я, выдавливаю из себя смешок.

— Пока да, — отвечает она.

— Отлично! — говорю я и умолкаю, беру свой бокал, отпиваю глоток, отставляю, с равнодушной усмешкой. Смотрю на нее: зеленые глаза навыкате, противное мышиное лицо, тонкие, сухие, потрескавшиеся губы. И оттого, что я целовал эти губы, умудрялся подвигнуть себя на это, просунуть язык между ее сухими губами, при одной мысли все внутри у меня переворачивается, каждый поцелуй точно бесчинство, подумать тошно.

— Да? — говорит она.

— Да, а что? — говорю я, в душе киплю, но только улыбаюсь, вроде как не понимаю, а по ней вижу, что она злится, ведь не ожидала такого, я смотрю на ее мышиное лицо, вижу, как рот медленно открывается. Она глядит на меня, покачивает головой.

— Честно говоря, Юн…

— Что «честно говоря»? — спрашиваю я, со злорадством в голосе.

— Я только что объяснила тебе свою точку зрения на то, что касается нас обоих и что, по-моему, важно обсудить, — сердито говорит она. — И вообще-то мне кажется, тебе тоже не грех немного высказаться по этому поводу.

Гляжу на нее, на остренькое мышиное лицо, на хрупкое тело, на дряблые сиськи, проступающие под свитером. Как я только мог брать их в ладони, сжимать эти отвратительные наросты, чувствуя под пальцами твердеющие соски, как я только мог. Подумать тошно. Как я умудрялся спать с ней, как вообще мог подвигнуть себя на это, каждый раз — точно бесчинство, и эти ее выпытывания тоже чертовски оскорбительное бесчинство.

— Тебе так не кажется? — спрашивает она. — По-твоему, я не вправе услышать твое мнение?

Проходит секунда, я упираюсь локтями в колени, наклоняюсь вперед.

— Знаешь, — говорю я, чуть дрожащим голосом, стараюсь держать холодную усмешку, но безуспешно. — Я ни слова не скажу о том, что́ думаю по этому поводу. Попросту не желаю быть подопытным кроликом, на котором ты отрабатываешь навыки из курса психологии. Я здесь больше не живу, и если ты затеяла эту пустопорожнюю болтовню и пытаешься поставить меня в такое положение, то я ничего поделать не могу. Могу только оставить вопрос без ответа и именно так и поступлю.

Тишина.

— Тебе плохо, Юн. Ты нуждаешься в помощи.

— Нет, Венке! — говорю я, с яростным смешком. — Я нуждаюсь в диване для ночлега. А что я нуждаюсь в твоей помощи — всего лишь плод твоего воображения.

— Ох, Юн! — Она покачивает головой. — Грустно видеть тебя вот таким.

Две секунды.

— Я не вернусь, Венке. — Смотрю на нее, знаю ведь, она хотела, чтобы я вернулся, и знаю, что эти слова задевают ее, ранят. — Мне просто-напросто негде переночевать, потому только я и пришел.

— Ты что себе воображаешь? — спрашивает она, глядит на меня, старается изобразить озадаченность и смешливость, но уголки рта чуть подрагивают. Она сглатывает, я вижу, что удар достиг цели, и чувствую прилив злорадства.

Две секунды.

— Хочешь, расскажу, как я тебя воспринимаю? — говорю я, дрожащим голосом, дрожащим от злорадства и бешенства. — Ты высказалась насчет меня, а теперь, пожалуй, и мне позволительно кое-что высказать насчет тебя. — Чуточку выжидаю. — Ты из тех, кто схарчит любого. Ты стремишься к полному контролю и в попытке обеспечить его себе вторгаешься в людей, причем переходишь все границы дозволенного. Прикрываешься любовью к ближнему, будто печешься о других людях, любишь их, а на самом деле просто норовишь их контролировать. Допрашиваешь и выпытываешь, препарируешь и анализируешь, и все это затем только, чтобы получить доступ к сведениям, необходимым для контроля. Так я воспринимал тебя, когда мы жили вместе, так воспринимаю тебя сейчас, — говорю я, в бешенстве глядя на нее. — Вот почему я в конце концов и решил сбежать от всего этого, вот почему до смерти рад, что мы расстались. Возможно, не стоило бы говорить, но тем не менее скажу: если ты и не психопатка, у тебя, во всяком случае, есть психопатические черты, — продолжаю я, а внутри просто киплю ключом. — И если ты говоришь, будто я не могу себе представить, что кто-то может меня любить, то вынужден сказать, что для тебя справедливо обратное. Ты совершенно не в состоянии уразуметь, что я хотел уйти от тебя, в твоем мире совершенно невозможно, что кому-то вообще может прийти в голову бросить тебя, такой альтернативы как бы не существует, а если тем не менее так случается, если кто-то все же уходит от тебя или выражает недовольство тобой и твоим поведением, значит, с ним явно что-то не так, он нуждается в помощи, как ты только что сказала. Черт побери, Венке! — во весь голос говорю я, выпрямляюсь, хлопаю ладонью по столу, в бешенстве смотрю на нее. — Как ты думаешь, почему подруги, которых ты заводишь, остаются с тобой год или максимум два? Как думаешь, почему они все вдруг оказываются вечерами жутко заняты, а? Скажу тебе одну вещь! В любом случае не потому, что все остальные, не в пример тебе, чокнутые, ненормальные и нуждающиеся в помощи, как ты воображаешь!

Полная тишина.

— Бедняга ты, Юн, — тихо говорит она, смотрит на меня и качает головой. Старательно делает вид, будто жалеет меня, но получается плохо, она вот-вот заплачет, по ней заметно, вот-вот сломается, а я чувствую злорадство, не могу не злорадствовать, столько во мне отвращения, почти ненависти.

— Не старайся, Венке, — говорю я, напрямик, яростно фыркаю ей в лицо. — Я слишком хорошо тебя знаю.

— О чем ты?

— Я ведь вижу, ты понимаешь, что я прав, — говорю я. — Притворяешься, будто огорчена из-за меня, но только затем, чтобы лишить меня уверенности. — Выжидаю секунду. — Сидишь тут одна со своими книжками по психологии, вечер за вечером. — Я резко киваю ей. — Как думаешь, почему, черт побери? Как по-твоему, почему все твои подруги разбежались? Грю, Анн-Бритт, Кристина — разбежались, все до одной! Как думаешь, почему так вышло? — продолжаю я, иду в атаку, бью в самое больное место, не стоило бы, но бью, не могу остановиться, тошно мне от нее. Она качает головой, не сдается, упорно пытается убедить меня, что ей меня жаль.

— Ты правда болен куда серьезнее, чем я думала, Юн, — говорит она. — Господи, неужели ты сам не видишь? Не видишь, в каком ты отчаянии? Сидишь тут, все переворачиваешь, объявляешь меня психопаткой только потому, что я стараюсь заставить тебя посмотреть в лицо твоим проблемам. Ты послушай себя! Тебе так страшно подпустить к себе других, что ты любыми способами стремишься этого избежать!

Я качаю головой, посмеиваюсь:

— Подпустить к себе других? Речь-то не о каких-то первых попавшихся других, — говорю я, кипя от злости. — Речь о тебе, Венке. Прожив с тобой достаточно долго, я кое-что усвоил, а именно: ни за что на свете нельзя подпускать тебя слишком близко. Нельзя слишком близко подпускать к себе психопатов. Мне понадобилось много времени, чтобы это понять, но теперь я усвоил урок и повторю еще раз: я не намерен обсуждать с тобой мою персону. Я знаю все твои приемчики, меня не обманешь, так что лучше бросай свою затею. Больше ты меня не заарканишь, я же знаю, ты к этому стремишься, но толку не будет. Сказал ведь: я не вернусь. Пришел нынче вечером, потому что надо где-нибудь переночевать, вот и все.