Венчание с бесприданницей - Анастасия Туманова

– Да какие же это у нашей сестры могут быть обстоятельства? Служба? Присутствие?

– Хуже. Особое положение.

– Как – опять?! – обрадовалась Вера. – И когда же ожидать?..

– Предположительно к Рождеству. Надеюсь, прибудешь в гости?

Вера только отмахнулась и подошла к столу, где Пётр и Михаил вели приглушёнными голосами какой-то ожесточённый спор. Она прислушалась.

– …а по-моему, на месте государя давно уже пора дать Польше свободу и избавиться раз и навсегда от этой многолетней головной боли! – кипятился Михаил. – Право же, поляков можно понять! Кому понравится, когда кто-то чужой распоряжается в твоём доме под предлогом того, что он лучше знает, как всё устроить и наладить!

– Ты, Мишка, говоришь как обчитавшийся Герценом студентишка, коим и являешься! – добродушно вставил Александр. – Надеюсь, ты в университете этих глупостей не повторяешь? Польский вопрос сейчас настолько обострён, что…

– Я не повторю, так повторят другие! – возмущённо отозвался Михаил. – Полагаешь, так легко заткнуть все рты? Вот ей-богу, Саша… ну что ты улыбаешься?! Ничего смешного не вижу в том, что мы постоянно берём кого-то под своё покровительство и после получаем очередную бесконечную войну! До сих пор ещё не можем покончить с Шамилем, а сколько лет до этого пришлось мучиться?

– Но послушай, не могла же Россия оставить Грузию под пятой Турции? Да и собственные границы стоило поберечь…

– Вот-вот! Собственные границы! И именно из-за этих границ мы со времён Потёмкина гоняем горцев по ущельям! Хотя, казалось бы, что нам Гекуба, что мы Гекубе? Неужели мало собственных внутренних забот? Того и гляди, мужики поднимутся по всем губерниям, а мы…

– Ну, уж это ты брат, хватил.

– Поднимутся, поднимутся! Уже и так, что ни уезд, то бунт! В южных губерниях что творится – жуть! А Польша – это вовсе пороховой погреб, только уголёк бросить! И не угомонятся поляки никогда! Так понадобилась же нам эта язва желудка! Они же всю жизнь нас ненавидят, имеют на то кучу оснований, и, по-моему, лучше будет раз и навсегда отмежевать их и избавиться, чем…

– Ну да, ну да! И Кавказ тоже отмежевать! И Сибирь, и Астрахань, и Казань, пусть Иван Грозный в гробу перевернётся! Остаться в границах Кремля, как при Юрии Долгоруком, и поливать со стен татар кипящей смолой! А ещё лучше – воткнуть на Воробьёвых горах Перунов столб и ему кланяться! Вот Европа-то обрадуется!

– Фу, Саша, не вижу ничего смешного! – Насмешка в глазах старшего брата окончательно вывела Михаила из себя, и он, отодвинув пустую тарелку так, что та едва удержалась на краю стола, повернулся к Петру: – По поводу Польши спросим в таком случае Петю! Он там десять лет в Варшавском гарнизоне, знает обо всём лучше нас! Петя! Скажи ему! Петя, да ты не слышишь, что ли?!

– Всё я, брат, слышу… – неохотно отозвался Пётр, сидящий на подоконнике и занимающий, казалось, весь проём окна своими широченными плечами. – Что до меня, то я больше с Мишкой согласен. Отрезать бы эту Польшу к чёртовой матери и забросить подале… Без неё только легче будет.

Михаил при этих словах порывисто повернулся было к старшему брату, но Александр даже не заметил этого торжествующего движения. Через плечо Миши он устремил взгляд на Петра, слегка покачивая головой. Брат не замечал этого взгляда: он устремил взгляд в окно, в холодную осеннюю ночь. Его лицо заметно осунулось, между бровями пролегла глубокая морщина, делавшая штабс-ротмистра Иверзнева значительно старше его тридцати лет. На чёрных гладких висках заметно поблёскивала седина.

– У Пети, боюсь, к Польше давний личный счёт, – со вздохом сказал Александр. – Что, брат, панна Зося по-прежнему фордыбачит?

Пётр только с ожесточением отмахнулся. Вера с укором посмотрела на старшего брата, пересекла комнату и, встав рядом с Петром, обняла его за плечи. Тот, невесело усмехнувшись, взял руку сестры, поцеловал её, снова уставился в окно.

Штабс-ротмистр Варшавского гарнизона Пётр Иверзнев овдовел два года назад: жена умерла от родильной горячки. Не выжил и младенец. Пётр в это время был на войне и, вернувшись после ранения в Варшаву, нашёл на местном кладбище два креста. Год штабс-ротмистр провёл в глубоком трауре и уверен был, что после смерти милой Даши не женится более никогда. Но судьба решила иначе, и полгода назад, на светском рауте у губернатора, где Пётр обязан был присутствовать по долгу службы, он увидел юную панну Зофью Годзинскую, впервые в этом году начавшую выезжать в свет. Упомянутая особа сидела рядом с маменькой и сёстрами во всём блеске своих шестнадцати лет, в простом и лёгком белом платье. Чёрные роскошные кудри были уложены в античный узел, открывающий хрупкую шею и нежные ключицы. Полные любопытства и ожидания глаза с нетерпением скользили по залу – и тридцатилетний штабс-ротмистр капитулировал перед этими чёрными очами без единого выстрела.

Казалось бы, препятствий к счастливому браку быть не может: для любой девицы в Варшаве Пётр Иверзнев был бы весьма выгодной партией. Он был принят в доме Годзинских, убил целую зиму на вист со стариком папашей, принимал участие в каждом домашнем празднике, сопровождал барышень Годзинских и их почтенную мамашу в театры и на концерты, но, к его страшной досаде, наедине с Зосей ему не удалось остаться ни разу. Только весной Пётр сумел наконец по чистой случайности перехватить Зосю одну в дремучем саду усадьбы Годзинских, высказать всё, что хотел, и сделать предложение. «Поговорите с папа€…» – пролепетала ему в ответ барышня.

– …и эта старая свинья мне отказала! В самых, разумеется, благопристойных выражениях! Со всей их шляхетской изысканностью и с иезуитской вежливостью. «Пан оказывает нам такую честь… Мы с супругой всем сердцем дзенькуем… Но Зося так молода, цо не можно согласиться…» Тьфу, старый мерзавец! И всё так велеречиво и витиевато, что я битый час слушал это как последний дурак, прежде чем понял, что мне дают от ворот поворот! Ну и, разумеется, «мы всегда рады видеть вас, проше пана быть как у себя дома…» Ещё бы! Дружба офицера Варшавского полка! Всем известно расположение ко мне нового наместника, они ещё с покойным папенькой были дружны!

– И ты… продолжал у них бывать? – грустно спросила Вера.

– По совести, так, разумеется, не стоило! – с сердцем отозвался Пётр. – Но, чёрт возьми, Зося… Она… На другой день после этого идиотского сватовства она прислала мне письмо, в котором…

– Так она тоже влюблена в тебя?! – обрадовалась Вера. – Но тогда препятствий вовсе быть не может! Хватай её, вези в церковь и…

Пётр только отмахнулся. Чуть погодя мрачно выговорил:

– Верка, пойми ты, что эти Гоздинские, все до одного, завязаны в деле их «велькего будованя»! Сам старик в тридцатом году был впереди всех! Два старших сына сейчас сидят в тюрьме по заговору! В доме только и разговоров, что о великой Ржечи Посполитой, которая вот-вот подымется с колен… даже при мне не особенно стесняются! А весною и вовсе влезли в нехорошую историю! Младший сын, гимназист шестого класса, додумался запеть на весь класс «С дымом пожара», несколько человек подхватили… И на этом трогательном месте как раз входят инспектор и начальник гимназии! А мальчишкам по шестнадцать лет! Самые козлячьи годы, ума нет, а гонору и фанфаронства – в квадратном измерении! Этот Збышек чуть не в лицо инспектору кричит: «Ещё Польска не згинела!» – и геройски выскакивает в окно! Слава богу ещё, что весна и всего второй этаж! Ну, разумеется, страшный скандал, расследование, мальчишку арестовывают, держат в карцере, допытываются о каком-то заговоре… Тот, разумеется, пыжится, строит из себя Костюшко на допросе и стоит насмерть, утверждая, что никогда не сдавал товарищей по борьбе царским сатрапам… Ну что ты, Сашка, улыбаешься? Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно… Ну и, конечно, в тот же день родители Годзинские у меня на квартире! Маман рыдает и укладывается в обморок, папаша чуть не в ногах у меня валяется: «Пан великодушен, пан спасёт нашего Збышека от каторги, пан упросит господина наместника!» А пан никогда в жизни не бывал в таком дурацком положении! Как будто у меня есть хоть капля влияния на нашего непробиваемого князя Горчакова!