Сесиль Стина - Теодор Фонтане

– Ах, Пьер, – сказала Сесиль. – Ты только погляди, ведь это что-то означает?

– Конечно, – рассмеялся Сент-Арно. – Это означает, что все и вся желают поклоняться тебе, вчера лепестки роз, а сегодня бабочки, не говоря уж о Бонкере и Гордоне. Или ты думаешь, что они прилетели ради меня?

Все с радостью ожидали экскурсию в Альтенбрак, и даже Сесиль уже в восемь появилась на большом балконе, хотя отправление было назначено на десять и на половину одиннадцатого. Разное время объяснялось тем, что Сесиль, хоть она и хорошо отдохнула, все же не чувствовала в себе достаточно сил для пешей прогулки, в то время как Сент-Арно, страстный альпинист, не хотел отказываться от восхождения в горы. Поэтому было решено двигаться двумя колоннами. Пеший отряд (Сент-Арно, пенсионер и приват-доцент) выйдет на марш в десять, а конный отряд (Сесиль и Гордон) начнет движение в половине одиннадцатого. Так они и поступили, и через полчаса после отправления пешего отряда двое остальных вышли из отеля во двор, к стоянке карет и лошадей, чтобы подыскать себе конный транспорт. Пока Гордон, не слишком довольный имевшимся выбором, вел переговоры с одним из хозяев лошадей, Сесиль высмотрела пару ослов, стоявших в самом конце ряда в тени платана. Она так обрадовалась своему открытию, что с несвойственной ей живостью прервала переговоры Гордона.

– Вон там ослы, господин фон Гордон, – сказала она, указывая на платан. – Обожаю езду на осликах и катание на пони. И если вы не постесняетесь…

– Ничуть, сударыня. Сидеть на осле удобнее, чем на лошади. Неодобрительная метафора пословицы «пересесть с коня на осла» никогда меня не смущала.

В награду за свою учтивость он получил такой взгляд, о котором трудно было сказать, чего в нем было больше: лестной похвалы или детской радости. Через несколько минут оба они, непринужденно болтая, уже трусили по дороге. Дорога вела через мостки на другой берег Боде к ущелью, наполненному прошлогодней дубовой листвой, огибавшему гору и выводившему к Бланкенбургскому шоссе. Шагавший рядом мальчишка-погонщик время от времени понукал осла Сесиль ускорить аллюр. Мальчишка был писаный красавчик, но при этом вынослив и силен. Он то шагал, то бежал бегом, внимательно прислушиваясь к беседе, которую вели Гордон и Сесиль.

Шелестела листва, в ветвях играло солнце, а из леса доносился одинокий стук дятла и кукованье, но настолько медленное и редкое, что оно тут же стихало, едва Гордон принимался считать.

– Эти кукушки у вас в Гарце, они всегда такие ленивые?

– О, нет. Когда как. Спросить ее?

– Спроси.

– Кукушка-кукушка, дай ответ, сколько нам осталось лет?

Кукушка ответила, и ее кукованью не было конца.

Всем стало немного не по себе, ведь каждый человек суеверен. Гордон переменил тему.

– Езда на ослах и катание на пони! Говоря об этом, сударыня, вы сияли от счастья. Впечатления детства? Простите, если я из любопытства задаю нескромные вопросы.

– Вовсе нет. И вообще, что такое скромность? Кто стремится к скромности a tout prix[77], пусть вступает в орден картезианцев.

– Слава Богу, туда не принимают женщин.

– Очевидно, потому что его основали люди умные и достаточно мудрые, чтобы не желать невозможного. Но вы спросили меня о детских впечатлениях. Нет, к сожалению, нет. Мое раннее детство прошло в Верхней Силезии. Но потом настали другие дни, дни отрочества, когда я покинула городок, где родилась и выросла, и впервые увидела мир. И какой мир! Каждое утро, подходя к окну, я видела перед собой вершину Юнгфрау, а рядом с ней Монаха и Копье. А вечером альпийский закат. Вообще-то я забываю названия, но эти навсегда остались в моем сердце. Как и сами дни отрочества, прекрасные, небесные, счастливые, полные незамутненных воспоминаний. И среди них езда на осликах и катание на пони. Ах, все это такие мелочи, но мелочи важнее больших вещей… А откуда у вас пристрастие к такого рода кавалькадам?

– Из Гималаев.

С этими словами они выехали из ущелья, и Гордон собрался устроить привал, чтобы полюбоваться панорамой, открывшейся с высокого плато.

Тут он заметил, что мальчишка-погонщик смотрит на него как завороженный, во все глаза.

– Неужели ты знаешь о Гималаях, парень? – расхохотался он.

– Гора Эверест… Двадцать семь тысяч футов.

– Откуда знаешь?

– Ну, в школе проходили.

– A la bonne heure[78], – смеялся Гордон. – Да, прусский учитель… Он еще приведет нас к поразительным победам! А что вы на это скажете, милостивая государыня?

– Для начала только то, что мальчик знает больше, чем я.

– Полно. Тем хуже для него. Прусская муштра и балласт памяти. Чем его меньше, тем лучше.

– Сент-Арно, когда он в настроении, тоже так говорит. Но au fond[79]он так не думает. Он постоянно испытывает crève-coeur[80], что господа-наставники, к одному из которых мы теперь совершаем паломничество, чему-то меня недоучили. Говорю вам, Сент-Арно так не думает, и вы тоже так не думаете, господин фон Гордон. Я сразу это заметила. Все пруссаки – формалисты, когда дело касается образованности, все слегка смахивают на господина приват-доцента.

– Да, – согласился Гордон, – они такие. Не всех зовут Эгинхардами, но все более или менее Аусдемгрунде[81].

После чего беседа оборвалась, и только спустя некоторое время Сесиль ее возобновила.

– А мы их догоним? – спросила она. – Шоссе здесь словно проведено по линейке, но я никого впереди не вижу.

Сесиль в самом деле никого не видела и не могла видеть, но не из-за расстояния между нею и авангардом, а просто потому, что трое господ, все же утомленные подъемом по ущелью больше, чем они предполагали, в поисках тени свернули на чудесную лесную тропу, которая снова выходила на главную дорогу, но только позже.

Сент-Арно занял позицию между своими двумя попутчиками, предвкушая, что в ближайшее время будет свидетелем перебранки между «брауншвейгским конем» пенсионера и «асканийским медведем»[82]приват-доцента. Со своей стороны, он мудро и осторожно устранил все, что могло бы непосредственно вызвать междоусобицу, и ограничился тем, что спровоцировал приват-доцента на рассуждение о его замечательной фамилии.