В оковах страсти - Дагмар Тродлер

Он остановил свою лошадь на просеке и поджидал меня. Высокомерное выражение его лица вновь вызвало у меня злость.

— Как ты вообще осмелился обвинять меня? — в гневе выпалила я. — Кто должен был драться? Когда я узнала об этом, ни один человек не заметил, что люди из Зассенберга в Хаймбахе. Вместо того…

Ганс не дослушал до конца мою речь, а, с силой пришпорив свою лошадь, исчез за деревьями. Ветви, которые он обычно придерживал или срезал, били меня по лицу, в то время как я скакала вслед за ним. Колючки царапали мне руки, а конь противился моему желанию идти быстрее, так как не привык к прогулкам без рыжего мерина моего конюха. Я в бессилии отпустила поводья.

Лишь только вдали показался замок, Ганс вновь оказался на своей лошади рядом со мной. Когда рядом появлялись люди, он становился очень осторожен. Он совсем не хотел быть наказанным за небрежность.

Наши лошади шли шагом. Потихоньку, чтобы Ганс не видел, я отламывала по кусочку от причины нашего раздора — знаменитого медового пирога, испеченного пекарем Йозефом. Раньше он жил в одной из наших деревень, и Эмилия пристрастилась к его выпечке. Но однажды отцу перестал нравиться длинный нос пекаря, и он недолго думая прогнал беднягу из графства. Пекарь сбежал со своей семьей в Хаймбах под защиту нашего соседа и заклятого врага отца, графа Клеменса фон Хаймбаха. За последнее время отношения между графами ухудшились, и никто не соглашался поехать за пирогом для больной Эмилии. Мне пришлось под предлогом охотничьей прогулки поехать в лес и только там объясниться со своим провожатым об истинной цели поездки. Ганс был вне себя от возмущения. К счастью, большую часть его тирад я не понимала — насколько они лестны, красноречиво говорили его жесты, от которых шарахались даже лошади. Ему удалось основательно испортить всем нам этот весенний день.

Я мельком взглянула на него со стороны. Лицо его все еще было бледным и казалось непроницаемым. Быть может, его мысли, как и мои, были до сих пор заняты произошедшим?

По прибытии в Хаймбах я оставила Ганса с лошадьми в доме одного трактирщика, чтобы самой пойти за пирогом. Уже это вызвало его несогласие, он крепко ухватился за мою накидку и спросил, нежели я намерена отправиться туда в мужской одежде… Я просто вырвалась и ушла. Его плохое настроение действовало мне на нервы.

Был ярмарочный день, и в город пришло много народа, местные и чужие, купцы, крестьяне… Попрошайки, фокусники, жонглеры толклись у ярмарочных рядов. Несколько прокаженных топтались у церкви в надежде на богатые подаяния. Но большинство лишь наблюдали за ними со смешанным чувством отвращения, страха и сострадания. С прилавков то с одной, то с другой стороны в тряпичные мешки падали то кусок хлеба, то яблоко, и прокаженные благодарили за милостыню, бормоча молитву, прежде чем поковылять дальше. Меня охватило любопытство, и я заглянула под лохмотья. Говорили, что у них гниют и даже отваливаются конечности и другие части тела, потому что они много грешили. Рассказывали о провалившихся носах и страшных дырах на лице, через которые виден мозг несчастного. Когда они проходили мимо меня по порталу, я достала масляный крендель, купленный в одном из торговых рядов, и протянула его больному человеку высокого роста, подволакивающему ногу. Но тут из порванной в клочья одежды высунулась рука, обмотанная грязным тряпьем, из которого виднелись лишь три пальца, и схватила крендель, умудрившись даже не коснуться меня. Пока другие проходили, громыхая при ходьбе и распевая псалмы, высокий человек остановился и поднял голову. Лохмотья его капюшона позволяли увидеть лишь его правый глаз. Голубой и незамутненный, словно небо, он, казалось, испытывал триумф, несмотря на грязь и болезнь.

— Благослови вас Господь, dame chiere, и пусть он дарует вам жизнь долгую…

В моей руке оказалась маргаритка, и только запах гниющей человеческой плоти и экскрементов напомнил мне о том, кто стоял передо мною. Фигуры в лохмотьях затерялись в пыли городских улиц.

Ветер доносил слова нищенствующего монаха, который, встав на неотесанный камень, читал толпе проповедь: «Одному из этих моих ничтожнейших братьев…» Я вытерла лицо рукой и поправила на голове капюшон. Покачав головой, я заткнула цветок за пояс и покинула церковный портал.

Ярко разодетые проститутки за хижинами каменотесов предлагали свою продажную любовь. Дам из свиты Клеменса проносили по торговым рядам в паланкинах. На мою одежду, кроме прокаженных, никто внимания не обратил.

Мастер Йозеф был очень рад увидеть меня и просил передать моей сестре пожелания быстрейшего выздоровления и покровительства Господа Бога. Я любила этого дружелюбного пожилого человека и пробыла в его пекарне чуть больше обычного, чтобы попробовать медовый напиток, который мастерски варила его сморщенная от немилосердных лет супруга. Их ужас — увидеть меня в возмутительно не подобающем для девушки одеянии без чьего-либо сопровождения — исчез вконец, когда я, съев весь паштет из пастернака до последней крошки, похвалила его. Лицо пожилой женщины просияло от удовольствия, и она собрала для меня еще один пакет.

С пирогом и паштетами я поплелась обратно, на ярмарку, чтобы посмотреть предлагаемые товары и платья, в которые одеты женщины. Рассматривая красивые вещи, я почти забыла о своем слуге. И тут я услышала шум драки, доносившийся со стороны гостиницы.

Как выяснилось, Ганс после выпитой кружки пива в трактире затеял спор. Возможно, его обругал один из выпивох или ему не позволили занять место, что, собственно, и вынудило моего слугу пустить в ход кулаки. Посетители трактира, казалось, только этого и ждали. Многие волтузят друг друга, в большинстве случаев понятия не имея, из-за чего все началось. Лошади у решетки пугались, разбитые табуретки и осколки посуды, описывая большую дугу, вылетали в окно, из трактира доносился крик, слышались глухие удары… Мне стало не по себе от того, насколько дерзким мог быть мой провожатый. Я быстро запихнула пакеты в сумку, пристегнутую к седлу, и отвязала поводья от решетки, чтобы было легче бежать, когда первые участники потасовки стали вылетать на улицу. Вокруг гостиницы образовался круг из зевак, и вдалеке уже слышались сигналы городской охраны. И тут из трактира буквально вырвался Ганс, как разъяренный бык, расталкивая всех, кто попадался на его пути, в разные стороны, растрепанный и в крови, в разорванной одежде. Он бросился ко мне, выхватил из моих рук поводья, одной рукой закинул меня на лошадь и с такой силой ударил ее по крупу, что животное поднялось на дыбы и, как ужаленное, галопом понеслось прочь. Люди разбегались в разные стороны от несущихся сквозь толпу лошадей. Мы промчались прямо по ярмарке, минуя торговые ряды; яблоки, овощи и одежда, ленты, тесьма и миски — все вокруг падало и катилось по земле, куры с кудахтаньем выскакивали из своих клетушек.

Охрана бросилась за нами вдогонку, и я испытала страх за собственную жизнь. О благословенное небо, если они схватят меня здесь, дочь врага!..

Ганс бешено гнал наших лошадей из города в лес, и я вновь поразилась тому, как хорошо он ориентировался на местности, совершенно для него незнакомой. Мы скакали зигзагами, словно зайцы, чтобы запутать преследователей. Сама я уже перестала ориентироваться и боялась, что мы угодим в трясину. И когда я уже едва держалась в седле от усталости, Ганс подал знак остановиться. Лошади дрожали от быстрой скачки, их шерсть блестела от пота. Тяжело дыша, я хотела спешиться, лечь на землю и ни за что не вставать…