Тайный посол. Том 1 - Владимир Малик

– Как же, закончится… – в голосе меддаха прозвучала горечь. Но он сразу же перешел на другое: – Ты мудрый казак и хорошо говоришь по-нашему… Откуда ты? Кто ты?

Арсен задумался. Спокойный вопрос Якуба разбередил его душу, всколыхнул воспоминания. Перед глазами проплыли далекое детство и юность. Казалось, все было только вчера: и родной дом, и ребячьи ватаги, и школа, и милые материнские руки, ласкавшие его темно-русые кудрявые волосы, и скупая отцовская ласка, и звонкий смех маленькой сестренки Стеши…

Он долго не отвечал Якубу. Перебирал в памяти давно прошедшие события, и все ему казалось интересным. Но будет ли это интересным для Якуба?

– Мне сейчас двадцать три года, – произнес тихо. – Я вдвое моложе тебя, Якуб-ага… Со мной не случалось таких удивительных приключений, но и меня немного потерла жизнь, помяла и кое-чему научила.

Детство мое прошло в Каменце на Подолии. Камениче – как называют его турки. Слышал о нем, наверное? Да и кто о нем не слышал? Это туда несколько лет назад ваш султан Магомет Авджи[50] привел бесчисленные свои полки и бросил на приступ… Но об этом потом. До того злосчастного времени, когда янычары ворвались в город и сожгли его, он, как казалось мне, был самым лучшим уголком на земле.

Наш дом стоял над стремительным Смотричем, на Карвасарах. Дом деревянный, но просторный, с множеством темных и таинственных уголков, забитых старым хламом, среди которого я прятался от отца, когда мне надоедало помогать ему в мастерской. Отец мой был хорошим мастером-резчиком. Изделия его славились по всей Подолии, их охотно покупали даже в Польше и Турции. Это приносило отцу, как я понял позже, неплохие заработки. Его выбрали цеховым старостой. И он, бывший бедняк-гуцул, подмастерье, выбившись в люди, задумал дать сыну образование. Сначала он отдал меня в бурсу, а потом в коллегиум[51]. Хотел видеть меня священником… Там учили Закону Божьему, поэзии, риторике, а также латыни… Однако я был непоседой и, хотя наука легко мне давалась, очень быстро понял, что это не мое призвание. Мне хотелось свободы, простора. Я мог часами стоять на плацу и наблюдать, как учатся фехтовать солдаты, как стреляют они из аркебузов[52] и самопалов[53]. Без конца мог слушать рассказы бывалых людей про войны, сражения. Мне и самому хотелось стать воином.

По соседству с нами жила богатая армянская семья. Варпет[54] Ованес Кероненц имел торговый ряд в городе и снаряжал большие караваны в Турцию. Он хорошо относился к моему отцу – не раз закупал у него большие партии готовых изделий всего цеха. С его сыном Хачиком мы были друзьями. А так как Кероненцы забыли свой язык и говорили по-турецки, то и я научился от Хачика и удивлял старого Ованеса хорошим турецким произношением.

Очевидно, это и побудило его взять меня к себе на службу, после того как я убежал из коллегиума и заявил отцу, что ни за что не вернусь туда. Я сопровождал Кероненца вместе с Хачиком и слугами в поездках по Валахии, Болгарии и Турции. За три года я трижды побывал за Балканами. С Хачиком мы жили, как братья, делили и хлеб и соль. Вместе стояли за прилавком, вместе читали Баки[55] и задушенного по повелению султана – Омера Нефи[56], вместе скакали на ретивых конях, с саблей на боку и пистолетами за поясом, когда сопровождали караваны старого купца…

Не знаю, кем бы я стал к этому времени, если бы однажды не зазвучал над городом набат. С юга двинулись несметные турецкие полчища. Сам султан явился под стены Каменца.

Пока еще выходы из города были свободны, отец отправил мать, мою двенадцатилетнюю сестренку и дедушку, отца матери, в Винницу. А мне дал оружие, и мы пошли на городскую стену.

Началась осада.

Это был ад. Город оборонялся храбро, но не выстоял. Люди гибли, дома пылали в огне. На моих глазах погибли оба Кероненца – старый Ованес и Хачик, а потом и мой отец. Я похоронил их на чужом дворе, где уже ничего не осталось, кроме головешек.

Вскоре янычары ворвались в Каменец. Что творилось! Под ятаганами падали и стар и млад. Женщин связывали и тащили в неволю. Воины погибали в бою.

Судьба оказалась милостивой ко мне. Хотя я дрался рядом с другими, но не получил ни единой царапины. Вечером, когда пали последние польские знамена и оставшиеся в живых воины начали сдаваться победителям, я переоделся янычаром (их трупов было тоже достаточно вокруг) и прошел через вражеский лагерь. К утру уже был далеко по дороге на Винницу.

По пути я всюду видел разоренные села и хутора, трупы людей: татары, как саранча, прокатились по всему нашему краю. Я понял, что единственный выход для нас – бежать на Левобережье, под власть московского царя.

Забрав родных, я тронулся в путь. Мы шли ночами, прячась днем от татарских чамбулов. Мать, Стеша и дедушка не переставая плакали по отцу и даже не понимали, куда и зачем я их веду. По дороге к нам присоединялись такие же изгнанники-беженцы, и, когда мы возле Черкасс перебрались через Днепр, нас уже было около сотни человек.

Левобережье встретило нас приветливо, как родных. Лубенский полковник выделил пустырь над Сулой, который назывался Дубовой Балкой, и мы там до осени поставили хутор. Вместе с дедом построил я хату, распахал участок земли… Но, видно, не суждено мне было стать хлеборобом. Время было очень неспокойное, жестокое. Пришлось взять саблю в руки.

Молодежь шла в войско гетмана Самойловича. Я, оставив родных, подался в Запорожье – стал казаком. Ну, а оттуда уже судьба забросила меня сюда… Но об этом в другой раз. Должно быть, спать пора, Якуб-ага. Сейчас на дворе ведь глухая ночь.

Гремя кандалами, они легли на холодный пол. Якуб еще долго ворочался, вздыхал. А молодой Звенигора закрыл глаза и сразу крепко заснул.

Прошла короткая турецкая зима. Бесконечные беседы узников сократили ее еще больше. Якуб умел так красочно рассказывать, что Арсен, как наяву, странствовал с ним по безграничной Османской империи, заходил в темные хижины каратюрков и светлые просторные залы спахиев, в казармы янычар и в мрачные башни замков, бродил по шумным улицам и площадям Стамбула…

Так вроде бы меньше чувствовались голод и промозглая сырость подземелья, забывалось тягостное житье и не таким мрачным представлялось будущее.