Любимец Израиля. Повести веселеньких лет - Аркадий Лапидус

В общем – двойка на двойке!

В конце декабря меня вызвали в учительскую и сказали, что вынуждены со мной распрощаться.

Как я взмолился, если б вы видели! Рушилась моя артистическая карьера. Да и в медицинской карьере год пропадал зря.

– Дайте ещё месяц, и я всё исправлю! – в финале прошептал я и упал на колени перед всем педагогическим коллективом.

Дали!

И я начал зубрить, учить и конспектировать.

Месяц – не месяц, а государственные экзамены я сдал на пятёрки. Но в аттестате выставили тройки, так как четвертные были не совсем радужные.

Чёрные дни, но в финале – победа!

К тому же во мне обнаружился такой характер, что я сам удивился. Правда, в детстве был эпизод, где он уже проклёвывался. Катался я, четырёхлетним, на карусели, и мне защемило палец какой-то крепёжной железкой. Визг, крик!.. Карусель остановили, палец освободили и отец купил мороженое, чтобы осушить мои невинные детские слёзы.

Съел я пачку и стал кляньчить ещё. А когда не получил, то вцепился зубами в папашин палец…

Гордо неся свой обильно политый кровью аттестат, я очень тщательно продумал, как внедриться в консерваторию. И вот, рассчитав всё до тонкостей, я взял скрипку и пошёл на приём к Брусиловскому (основоположнику классической казахской музыки). Сыграл я ему свои пьесы, рассказал про музыку в моей голове, и старик так разволновался, что даже заикаться начал (потом я узнал, что он вообще был заика). А так как принять меня на композиторское отделение не было никакой возможности, ввиду отсутствия специального музыкального образования, то он пристроил меня на вокальное отделение, что тоже было неплохо. Ну и прикрепил для ускоренного изучения музыкальной грамоты к Гельфису – одному своему студенту и тоже не последнему композитору Казахстана.

И закрутился новый волчок моей сумасшедшей жизни! Я опять доучивался в медучилище, носился по консерватории, пел на танцах и выездных концертах и, конечно, нигде не успевал.

К тому же, через какое-то время неведомая никому музыка в моей голове и вокруг неожиданно умолкла, да и с педагогом по вокалу Жылысбаевым складывались совсем не солнечные отношения.

Надо сказать – оригинальная личность даже по внешнему виду. Чёрная повязка на одной пустой глазнице и одна нога. Голос оглушительный, диапазон запредельный, но… козлетон! Как задребезжит, так у всех уши отпадают. Его за глаза все пиратом звали. Как он начинал стучать своим протезом, так все знали: "Сейчас ноту «до» зафигячит! Прямо в коридор, сволочь!".

Может быть из-за его козлетона, а скорее из-за степной методики, но вокальная школа «пирата» культивировала у меня только ларингиты и сильно отличалась от итальянской, которую в это время я самостоятельно гордо осваивал.

Гонор! Гонор был выше крышы!

Но он-то и спас то, что осталось от голоса.

Плюнул я и перестал ходить на занятия.

А потом забрал и документы с возгласами:

– В Москву! В Москву срочно! В Москву!..

И поехал!

Благо, что медучилище уже закончил.

Конечно, лучше бы в Италию, но хорошо, что хоть до Москвы денег хватило.

Прямо с вокзала побежал в консерваторию и – увы! Приём уже дней десять как закончился.

Вышел я на улицу и потопал, куда глаза глядят.

Ходил, ходил и вдруг вижу – объявление висит. А в нём говорится, что требуется дополнительный набор юношей тоже в какое-то гуманитарное учебное заведение на отделение музыкальной комедии.

Ну не для меня ли это?

Я в здание и к секретарше. Она и рассказала, что всех принятых в этом году парней призвали в армию. Приказ такой идиотский вышел! Я ей документы из алма-атинской консерватории протягиваю, и она тут же отнесла их в кабинет того, кто решает всё.

Вызывают.

Захожу и вижу двух седовласых типичных вчерашних театральных героев-любовников.

– Ну, спой что-нибудь! – говорят.

Я как дал "Бухенвальдский набат", так ваза со стола упала и разбилась. Её на фразе "Берегите! Берегите! Берегите мир!" снёс локтём один из профессоров.

– Ну, – говорит он, убирая осколки, – с таким голосом надо в консерватории жить. Но так как там уже набор закончился, то мы тебя в Гнесинку запердолим. Там ещё тянут приёмную резину. Иди, посиди в приёмной, а мы тут кое-что обсудим.

Сел я рядом с секретаршей и слышу, как профессора чуть ли не матерно гавкают друг на друга. Всё громче и громче…

Наконец один выскакивает, целует ручку секретарше и, не говоря ни слова, убегает.

Захожу в кабинет.

– Значит так, – говорит тот, который запердолить меня обещал. – Завтра приходи туда-то и туда-то и сиди в зале. Жди, когда вызовут. Вот этот свой "Бухенвальдский набат" пой и что там ещё?..

– Каватина Фигаро!

– Ну и её, родимую!.. Я завтра улетаю на отдых в Крым, так что не подведи! Я тут поспорил на тебя!..

Потом только я узнал, что они не на меня поспорили, а на то, у кого знакомства и авторитет покруче. А я был чем-то вроде разменной монеты. Оказывается, первые два тура приёма уже прошли, и я попадал сразу на третий заключительный.

На другой день сижу в зале и слушаю, как один за другим такие готовые оперные звёзды выступают, что мороз по коже. Потом-то я сообразил, что это из-за того, что зал пустой. Акустика хорошая, вот голоса и кажутся неестественно мощными и красивыми.

Но в тот момент мой гонор сильно поджал хвост.

– Ну, – думаю, – нечего мне тут ловить!

И только я так подумал, как ведущая вызывает меня.

Спел я, смотрю в зал, а там какое-то странное веселье. Такие вроде солидные интеллигентные седовласые дамы и джентльмены сидят, а все как дети оживлённо щебечут и посмеиваются.

– Вот она – музыкальная комедия! Запердолили со свистом!.. – думаю я и слышу:

– Спасибо! Вы свободны!

– Ну, – думаю, – гуляй нога по Москве! Да на всю катушку! Всё равно – всё прахом!

И пошёл!..

Сначала в парк имени Горького.

А куда ещё с горя идти, чтоб недалёко? Ближе всего он, родимый!

А в парке… Апельсины продают на каждом шагу, миндальные пирожные и всяческую подобную кондитерскую снедь, мороженное разных сортов… И на всех эстрадах концертные бригады одна другую сменяют. Оказывается, празднуют день торговли!

Ну, я сразу в эту радость и включился на всю катушку. Поел, попил и на сцену рваться начал. На центральную!

Какой-то дежурный аккордеонист сразу меня опробовал и несказанно обрадовался – молодой талант из народа объявился! Сразу после Кобзона меня и воткнул. Объявил как гостя из Алма-Аты.

Спел я "Лучший город земли!" – фурор! Я – "Бухенвальдский набат"! Народ аж зашёлся от восторга…