Новая Дикая Охота. Рассказы для живых - Макс Фрай

– Жопа, она же задница, – говорю я таким специальным назидательным учительским тоном, чтобы ещё больше порадовать Катьку, – бывает нужна для разных целей. В частности, чтобы сидеть. Сидеть – это такой вид не особо активного отдыха. Ничего выдающегося, но многим нравится. Лично я иногда люблю посидеть.

– Отдых – это я хорошо понимаю, – оживляется Шш. – Ты не волнуйся, я и без задницы могу отдыхать. Чтобы как следует отдохнуть, я обычно парю… или как сказать правильно? Становлюсь паром? На самом деле не совсем настоящим паром, но с твоей точки зрения, это примерно как будто пар.

– Да, ты круто устроился, – завистливо вздыхаю я. – Мы тут так не умеем. Поэтому сидим на заднице, как последние дураки. И – внимание, сейчас открою страшную тайну о невзгодах человеческой жизни! – сидеть на мокром мы очень не любим. Неприятное ощущение. Поэтому мы сейчас тут и ходим. Не просто так, сдуру, а чтобы найти мне сухое сиденье. Например, большой камень. А ещё лучше, какой-нибудь пень.

– Так надо было сразу сказать! – восклицает Шш. – Я же всё вокруг вижу, а не только то, что прямо перед глазами, как ты. Вон в той стороне, если к воде поближе спуститься, есть замечательный пень.

Пока мы пробираемся; ладно, это называется не «пробираемся», а «ломимся» через кусты по мокрому скользкому склону туда, где нас ожидает обетованный замечательный пень, я, пытаясь ничего вокруг не сломать и одновременно ни на что не напороться какой-нибудь жизненно важной частью себя, забываю представить, как Катька ломится с нами. С одной стороны, она не то чтобы много теряет, но с другой – Катьке не позавидуешь. Когда связь рвётся вот так внезапно, человек обычно чувствует себя дураком и начинает думать, будто ему примерещилось. Причём вообще всё!

Поэтому усевшись на пень – действительно замечательный, Шш не соврал, достаточно большой, чтобы сидеть на нём было удобно, и при этом почти совершенно сухой – я первым делом представляю, что на пне мы сидим вместе с Катькой. Худо-бедно, но как-то поместились вдвоём. Мы, кстати, и правда тут вполне поместились бы, если бы Катька была настоящая, в смысле, появилась бы тут целиком. Может, не так удобно, как в одиночку, зато тепло. И Катька там у себя, на окраине Измаила, на тёмной улице, похожей на деревенскую, где облетают тополя и нет фонарей, думает: «Это ты, дорогой друг, очень вовремя. Я как раз пожалела, что слишком тонкую куртку взяла».

– Что будем пить? – взволнованно спрашивает Шш.

Из нас троих он единственный настоящий гуляка. Или кутила. Не знаю, как лучше сказать. Ну, не «пьянчуга» же. Вряд ли правильно называть пьянчугой того, кто в жизни ни глотка спиртного не сделал, поскольку состоит из настолько иной материи, что вряд ли вообще существует. То есть существует, конечно, но очень по-своему. Не так, как мы привыкли существовать.

Однако когда мы с ним вместе идём гулять, Шш, существует он или нет, настойчиво напоминает: «Возьми чего-нибудь выпить! Что у тебя в рюкзаке? Бутылка сидра? Отлично, он газированный! Я люблю газировку! Но этого слишком мало! Ты давай ещё вина или хотя бы пива купи».

Справедливости ради, Шш и правда больше всех надо – просто по причине его устройства. Он, если я правильно понимаю, довольно большой и при этом разреженный. Примерно как облако. Причём это облако находится не только рядом со мной, а и там, где такие, как Шш обитают. То есть то ли в двух местах сразу, то ли вообще везде. И напитки он усваивает не каким-то жалким желудком, как некоторые, не будем показывать пальцем, а всем своим рассеянным по разным космосам существом. Короче, чем большую площадь Шш мы обрызгаем, тем больше ему удовольствия. Просто (хотя технически сложно) всё.

Первым делом я открываю бутылку вишнёвки, последнюю из прошлогодних запасов, у нас такое не купишь, с юга надо везти. Неизвестно, когда я смогу поехать за новой партией, но глупо трястись над последней бутылкой чужого далёкого сладкого крепкого лета. Затем и нужны напитки, чтобы поить друзей. Поэтому я достаю из кармана походный штопор и начинаю аккуратно ввинчивать его в пробку. Шш аж звенит, так волнуется. И Катька там, у себя, в Измаиле тоже волнуется – с ним за компанию. И от себя лично тоже волнуется: хватит ли моего воображения, чтобы ей достался хоть один настоящий глоток?

Наконец пробка побеждена, Шш выдыхает и начинает звенеть ещё громче, но теперь с совершенно другой интонацией, не волнуется, а предвкушает. Я делаю первый глоток, он мой по праву. Совсем не факт, что удастся урвать ещё! Поэтому я собираюсь, концентрируюсь и представляю бутылку в руках у Катьки. Как будто она в шутку её у меня отобрала, сейчас выпьет чуть-чуть и отдаст.

Что из этого получилось, не знаю. Может, Катька расскажет потом. А пока я просто воображаю, как Катька сидит рядом, страшно довольная – и что бутылку у меня отобрала, и что вишнёвка такая отличная. И шепчет: «Пусть Шш нам оставит ещё хоть пару глотков!»

Шш уже так громко звенит от нетерпения, словно он колокольня, и он же на этой колокольне звонарь. Совсем свиньёй надо быть, чтобы и дальше откладывать угощение. Поэтому я поднимаюсь с пня, на котором мы с Катькой по-царски расселись, и медленно двигаясь, даже не то что наощупь, вернее на какую-то странную, даже мне не понятную ощупь, начинаю понемногу, аккуратно, чтобы на как можно большую площадь друга хватило, это тёплое, звенящее, вибрирующее пространство вишнёвым вином поливать.

– Класс! – наконец говорит Шш. Он теряет дар речи, когда взволнован, но заново обретает его после примерно шестого глотка. – Какое вино у тебя отличное! А будет ещё такое? А когда?

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Надеюсь, когда-нибудь будет. У нас такое не продаётся. Далеко надо ехать за ним.

– Далеко ехать? – вопреки ожиданиям, Шш не огорчается, а ликует. – Путешествия? Приключения? Чур, я поеду с тобой!

– Договорились, – киваю. – Когда соберусь, скажу.

Раздавать такие обещания легче лёгкого. Шш даже билета не надо. Воображаемые друзья – идеальные спутники; впрочем, справедливости ради. Шш не только воображаемый, но и вполне, иногда даже слишком остро ощущаемый друг.

«Вишнёвка, – думает Катька там, у себя, в Измаиле. – Это точно была вишнёвка. У меня до сих пор её вкус на губах».

Интересно, конечно, что она потом скажет. Или напишет; неважно, лишь бы она сама. Потому что воображение у меня, конечно, крутое. Но я не всегда могу отличить свои мысли как бы от имени Катьки от того, что она на самом деле думает или говорит.

Вот это, конечно, проблема. Я имею в виду, с одной стороны, Катька, если уж не может приехать, пусть будет хотя бы воображаемая, лучше так, чем совсем никакой. И с Шш мы отлично вместе гуляем, в сто раз круче, чем с любыми приятелями, может, только в детстве с друзьями мне было так хорошо. Но с другой стороны, я живой человек, и мне хочется хоть какой-то определённости. Например, точно знать, что Катька действительно попробовала вишнёвку. И что Шш – не плод моего воображения, а отдельное, самостоятельное, пусть даже совершенно непостижимое существо. И что вишнёвку я сейчас не просто выливаю на землю, а его угощаю. И ему действительно, а не только в моих фантазиях хорошо.