Игры марионеток - Марина Юденич

Там он молча протянул ему заполненные бланки заявок.

Главный все понимал, но медлил.

— Послушай, мы сейчас дадим по сто долларов операторам и диспетчерской и уедем, как съемочная группа ИТА (Тебе будет легче?

— Легче мне уже не будет. Никогда.

Обречено сказал Главный и размашисто подписал бланки.

Причем, более размашисто, чем всегда, что указывало, надо полагать, на крайнюю степень решимости.

— Спасибо. Ты памятник себе воздвиг… — радостно сообщил ему Симонов и стремительно бросился прочь по длинному коридору, ведущему к лифту.

В спину ему прозвучали негромкие слова

— Но помни, Серега, если что, это — не редакционное задание.

Макеев не оборачиваясь, вскинул над головой сжатый кулак.

Жест, в принципе, мог означать, что угодно.

Впрочем, это уже не имело никакого значения, потому что скоро все окончательно смешалось в цитадели идеологии.

Все, разом опьянели.

И ошалевшие, вконец, милиционеры у дверей телецентра, почти не обращали внимания на наличие пропусков у восторженных людей, что шли теперь с баррикад.

Стражи порядка поступали так, скорее, подсознательно, но, как выяснилось позже, весьма дальновидно.

Большинство из тех, кто ринулся оповещать страну о своей сокрушительной победе, в скором времени окажется у руля этой самой, в конец запутанной, но все равно восторженной и — как всегда, по случаю — пьяной страны.

Через двое суток он вернулся в Останкино.

Но — Бог ты мой! — как мало сказано этой, в принципе, точной по содержанию фразой.

Впрочем, суть на то и существует порой, чтобы, кардинально отличаясь от видимого содержания, определять глубинный смысл и истинную ценность событий.

Через двое суток в Останкино вернулся вовсе не он.

Ибо пару дней назад, торопливо (пока — Боже упаси! — не передумал Главный) из длинного «правительственного» коридора на десятом этаже убежал другой человек.

Впрочем, тоже — Сергей Макеев, по странному стечению обстоятельств.

Преуспевающий телевизионный ведущий, могущий в отдаленном будущем при определенном стечении обстоятельств, стать кем-то или чем-то.

Вернулось же в стеклянную коробку знаменитого крематория, которую большинство, по неведению, считают телевизионным центром, существо совершенно иного порядка.

Имя ему было — Победитель.

Что касается «крематория», то это определение Макеев упорно приписывал себе, хотя находились отдельные личности, которые утверждали, что где-то, когда-то, от кого-то уже слышали или читали нечто подобное.

Возможно, это было и так, но свое определение Макеев, действительно, вывел сам, и заключалось оно в следующем.

Телевизионный эфир, по Сергею Макееву, был таким же сильнодействующим наркотиком, как любое психотропное средство, запрещенное к применению, но, несмотря на это, широко используемое.

Разумеется, с риском для жизни.

Странное ощущение, неизменно заползало в сознание каждого, кто хоть раз видел перед собой красный огонек над объективом камеры и слышал ритуальное заклинание «Мотор!».

Это было иллюзорное, и чаще всего обманчивое ощущение того, что в этот момент, тебе самозабвенно внемлет вся страна, а, быть может, и все просвещенное человечество.

Некоторым даже казалось, что их непременно видят те, кто бил в сопливого мальчишку детстве; унижал — тощего голодного студента; отвергал — соискателя руки и сердца и прочая… прочая… прочая….

Это было наслаждение, вполне сопоставимое с традиционным наркоманским «кайфом».

Привыкание происходило столь же быстро, а отлучение вызывало такую же, если не более жестокую «ломку».

Потому, однажды хлебнувшие этого голубого зелья, умные и некогда порядочные люди пускались во все тяжкие.

Пресмыкаться перед всякой мразью.

Предавали лучших друзей и выстраданные годами принципы.

Беззастенчиво лгали сами и заставляли лгать других

Все — ради одной-единственной, крохотной, эфирной дозы.

В этом смысле телецентр был, по разумению Сергея Макеева, подлинным крематорием.

Здесь дотла сгорали высокие помыслы и нравственные порывы.

И потому, вернувшись сюда Победителем, он, первым делом сделал все необходимое, чтобы надежно обеспечить себя голубым «зельем».

Потом — совершенно так же, как это происходит с людьми в наркобизнесе — он поймет, что подлинная ценность эфира заключается, отнюдь не в сладких иллюзиях.

Ими тешатся слабые, восторженные, истеричные натуры.

Он же познал подлинную стоимость эфира.

Деньги и власть.

И с той же убедительностью — в обратном порядке: власть и деньги.

Так, до бесконечности.

Вверх, по спирали, до заоблачных высот.

Пять дней назад ему казалось, что он достиг уже очень много.

Но оказалось, что все осталось на прежнем месте.

Он больше не мог претендовать на то, что управляет обстоятельствами

Ибо обстоятельства управляли им.

Самое ужасное, что это были даже не обстоятельства, а страшный фантом, сотканный из больных иллюзий.

К письму прилагалось несколько страниц машинописного текста..

Пожелтевших от времени, и от времени же — хрупких.

Она читала их ночь напролет, успела перечесть множество раз, но всякий раз находила какой-то новый смысл и выстраивала новые аналогии.

Под утро, запутавшись окончательно, она решила отложить записки на некоторое время, чтобы вернуться к ним позже.

Возвращалась многократно.

И каждый раз открывала для себя нечто, чего не заметила накануне.

«…

…Мрачная черная скала возвышалась над холодным морем.

Она взметнулась ввысь, из бездонных глубин, несокрушимой твердью презрев власть могучих волн.

Было это в те далекие времена, когда нынешний облик планеты только проступал из хаоса, царившего всюду.

Долгие годы море боролось со скалой, швыряя в нее закипавшие гневом волны. Потому, наверное, часто случались в этих краях сильные штормы.

Заодно с морем был холодный северный ветер.

Яростно налетал он на гранитную грудь скалы, срывая с нее редкие, слабые побеги каких-то глупых растений, вздумавших зацепиться за камни.

Все было тщетно!

Пенные гребни волн, и злые порывы ветра разбивались о могучую глыбу.