История волков - Эмили Фридлунд

– А ты много путешествовала?

Свою самую дальнюю в жизни поездку на автобусе я совершила в Бемиджи, куда мы от школы ездили к статуе Пола Баньяна[20]. А на каноэ я дальше всего плавала в шестидневном походе вверх по течению Биг-Форк-Ривер к канадскому берегу озера Рейни-Лейк.

– Нет вообще-то, – с сожалением призналась я.

– А ты замужем?

Я уткнулась подбородком в воротник. Я подумала, что теперь ясно, о чем он хочет спросить. Он хотел понять, к какой категории меня отнести: я – взрослая или ребенок, была ли я похожа на его маму с папой или на него – или на кого-то еще, кого-то необычного. Мои пальцы онемели и с трудом справлялись с пуговками на его пижаме.

– Да нет.

При этих словах он взглянул на меня почему-то с нескрываемым испугом.

И тогда я подумала о Лили. Я подумала, как ей удалось превратиться в глазах одноклассников из безобидной дурочки в опасную заразу, причем на это у нее ушло всего каких-то два месяца. И раздумывая о ней, я мельком взглянула в темные глаза Пола, которые иногда казались серыми, иногда зелеными, а иногда черными. Я пожала плечами.

– Однажды жил-был парень. Его звали Адам.

– Он был путешественник?

– Он был из Калифорнии. – Я надеялась, что смогу его заинтересовать. – Он был актером. Хотя нет. Вообще-то он был учителем.

– Прямо как мой папа. Он был учителем у моей мамы в колледже.

Мне захотелось узнать об этом поподробнее, но Пол – теперь уже полностью одетый, с мокрыми волосами, с которых капли воды стекали на шею, – помчался убить медведя, попить росы и разжечь костер.

В восемь Патра еще не вернулась, поэтому мы залезли в палатку, которую разбили на ковре, и застегнули молнию на входе.

– Обувь снял? – спросила я.

– Проверь!

– Томагавк для обороны под рукой?

Он дотронулся до деревянной рукоятки топорика:

– Ага!

Он свернулся калачиком в своем спальном мешке, подложил кожаную перчатку под голову, а потом, словно брошенный в воду камень, мгновенно провалился в глубокий сон. Я лежала у противоположной стенки палатки: внутри было тепло и тихо, создавалось полное ощущение, что мы лежим под землей. Я собиралась дождаться возвращения Патры с мужем, но палатка заглушала все обычные ночные звуки, и я не слышала ни стрекота сверчков, ни уханья сов в лесу – вообще ничего. Я слышала только дыхание Пола, уткнувшегося в нейлоновую ткань, и это был едва слышный звук. И еще я слышала, как черный кот спрыгнул с подоконника, и его шейный колокольчик звенел по всей комнате.

А чуть позже – сколько прошло: несколько минут или часов? – я услышала шепот Патры. Она стояла на коленях, забравшись в палатку с плечами и нависнув над нами. Она была темным силуэтом и парфюмерной волной, не более того, и полы ее расстегнутой куртки свисали по бокам.

– Все нормально? – поинтересовалась она.

– Он в порядке.

Она вползла на локтях и коленях внутрь, поцеловала спящего Пола в щеку, потом, вздохнув, легла между нами. Ее куртка пахла фастфудом и влажными деревьями. Наверное, выскочив из машины, она бежала сюда, потому что я слышала, как учащенно бьется ее сердце, а потом сердцебиение постепенно замедлилось, возвращаясь к нормальному ритму.

Хотя, может быть, это билось мое сердце. Может, я вдруг резко проснулась от безотчетного страха.

– Уютно тут, – сказала Патра. – Лучше, чем одной пять часов быть в машине. Или сидеть на аэропортовской парковке.

Я повернулась к ней:

– А где он?

Она шумно выдохнула:

– Задержка рейса. Сначала задержали, потом и вовсе отменили.

Патра не застегнула молнию палатки, и я подползла к выходу и сама застегнула. Легла обратно. И почувствовала, как сухие волосы Патры трутся о мое ухо. Ее волосы пахли прохладным лесом, и этот запах перебивал тонкий аромат ее кокосового шампуня. Патра не сняла куртку, и всякий раз, когда она шевелилась, я слышала, как синтетическая ткань куртки похрустывает под тяжестью ее тела.

– Отнесу его в постель, – прошептала она.

– Ладно, – согласилась я.

Но она не шевельнулась. Она лежала так неподвижно, что даже ткань ее куртки не издавала звуков.

– Как же я вымоталась! – пожаловалась Патра, и, пока она произносила эту короткую фразу, интонация ее голоса изменилась: усталость превратилась в отчаяние, точно она спрыгнула с невидимого моста между нами.

Я не задумалась, чем вызвана такая внезапная смена интонации. Мне не хотелось гадать, что ее так расстроило.

– Мы вдвоем отлично провели время, – доложила я.

Патра заплакала. Сначала тяжело задышала, а потом что-то произошло. Она прижала ладонь к губам, пытаясь безуспешно пресечь возглас. «Извини», – могла бы она сказать в промежутках между вздохами, или «Боже мой!», или «Останься!».

– Эй, – сказала я после тягостной паузы. – В палатке обувь надо снимать!

Я дотянулась до ее ступней и расстегнула пряжку на полусапожке. Сунула пальцы внутрь и наткнулась на твердую круглую пятку, горячую и влажную в носке. Потом стянула с ее крохотной ноги полусапожок и, расстегнув пряжку на другом, тоже сняла. Эти забавные маленькие ступни в носочках показались мне ужасно беззащитными. Я прижала ее пятки друг к дружке, и она перестала плакать. Я услышала, как ее дыхание вернулось к нормальному ритму.

Прежде чем забраться в спальный мешок, я по привычке проверила, на месте ли томагавк. Его деревянная рукоятка под моими пальцами казалась гарантией безопасности. Еще до того как дотронуться до томагавка, я обрела спокойствие. И испытала удовлетворение и радость.

Чуть позже я снова проснулась и заметила, что Патра лежит, свернувшись, как большая кошка, обхватив Пола. Спиной ко мне. Придвинувшись к ней поближе, я почувствовала сквозь куртку ее изогнутый позвоночник, каждый позвонок, каждую косточку, выставленную напоказ словно тайна. Наконец сгустилась ночная тьма. Где-то вдалеке громыхал гром. Ветер поднял на озере волны, и я слышала, как они с шумом набегали на берег, перекатывая туда-сюда гальку. Я слышала, как сосновые иголки шуршали по крыше. Слышала, как в разнобой дышат Патра и Пол.

Счастлива. Я была счастлива.

Что я не сразу поняла: мне это чувство было в новинку.

И кто бы мог осудить меня за надежду на то, чтобы самолет ее мужа после задержки рейса попал в грозовой фронт и совершил вынужденную посадку? Чтобы он внезапно оказался в зоне турбулентности и пошел на снижение? Кто бы мог осудить меня за желание, чтобы их пилот оказался молодым и неопытным и от страха развернул бы лайнер над океаном и вернулся в пункт вылета? У мужа ведь были его протозвезды, за которыми он так любил наблюдать с вершины горы на Гавайях. И я мечтала, чтобы нас разделили штормовые фронты, чтобы между нами бушевали бури над калифорнийским побережьем. Ливень, молнии. Гром усилился. Я чувствовала, что поставленная мной в комнате палатка объединила нас троих. Пола и Патру. Патру и меня.