Моя и точка! - Алекс Чер

— Да, да, да, она. Вечно шляются её безродные голодранки где ни попадя.

— Но боюсь вот ту огромную кучу на нашем газоне всё же оставил ваш перепуганный кавказец, а не её кошки, — показала Ия рукой. — Будьте добры, убрать, чтобы и мне не пришлось катать на вас жалобу.

— В администрацию? — опешила та.

— И в Гринпис, видимо, тоже, — строго посмотрела на неё Ия. — За жестокое обращение с животными. Держать собаку на цепи, это где же видано в наше время, — передёрнула она плечами и пошла в сторону своего дома под молчаливый шок соседки.

Она остановилась посреди засыпанного листьями двора.

Наверно, со стороны это выглядело будто хозяйка осматривает ставшую неопрятной неубранную территорию дома. Но на самом деле Ия думала о другом: как за одну ночь сменилось даже время года, не только её жизнь. Ещё вчера стояло душное изматывающее, иссушающее лето, а сегодня газон забросало жёлтыми листьями, словно наступила осень, вода в бассейне помутнела, а изо рта только что пар не шёл.

А ещё, зябко кутаясь в плащ, Ия боролась с искушением повернуть не к крыльцу, а к гостевому домику. И это чувство тоски, что Его нет, стало неожиданностью, и какой-то совершенно новой ноткой в какофонии чувств, что переполняли её в последние дни. Чистой, свежей, как этот осенний воздух, ноткой. Хоть и мимолётной в глубоком послевкусии её грехопадения.

Вопросы к мужу всё множились, но Ия уже сомневалась: а хочет ли она знать ответы. С каждым новым в ней что-то словно умирало, гас ещё один огонёк перед иконостасом мужа. И тяжесть её измены становилась всё легче, словно поднимая её со дна как поплавок, к которому она нацепляла слишком много груза: вины, осуждения, раскаяния, отчаяния, страха. Но с каждым сброшенной тяжестью, она поднималась всё выше, замечала всё больше и уже сомневалась: хочет ли обратно в ил и тину семейной жизни, или хочет всплыть, с облегчением глотнуть воздуха и начать другую, новую жизнь.

— Мама-мама-мама! — обступили Ию дети, что уже прибежали сверху, когда, скинув плащ прямо на стул в кухне, Ия села за стол. — А мы поедем в Хорватию?

— Прямо все уши мне прожужжали сегодня с этой Хорватией, — погнала мама Ию мыть руки и налила ей тарелку ароматного, вкуснющего борща.

— Не знаю куда мы поедем, но знаю точно куда не поедем. В Пульпи! Соседка нас туда уже вряд ли пригласит. Я заставила её убрать собачью кучу, — вытерев чистые руки, придирчиво осмотрела Ия новый маникюр.

Пришла она сегодня без записи. И мастер, что подравнивал концы волос и делал ей лёгкое освежающее мелирование был тот же — результат Ие понравился. А вот над ногтями старалась девочка новенькая, и пока Ия была не в восторге от такого агрессивного цвета. Хотя, справедливости ради, от переливов сине-зелёного «космоса» на фоне пугающей темноты, что теперь украшала её ногти, трудно было оторвать взгляд.

— Я принесла фотографии, — засуетилась мама и бухнула перед дочерью альбом, когда Ия с удовольствием доела борщ, щедро сдобренный мелко порубленным чесноком и майонезом, а девчонки съели по увесистому пирожку и теперь убежали наверх.

— Ма-ам, — покачала головой Ия. — Надо было просто карту с фотоаппарата принести.

— Я и карту принесла, — отмахнулась мама. — Но согласись, что-то есть в этих распечатанных снимках. Живых, тёплых, — гладила она рукой матовую поверхность фото, где они с папой стояли вдвоём на фоне серебряной глади моря.

И как дань уважения маминым чувствам и своей личной заинтересованности, Ия медленно переворачивала листы, с особой тщательностью, вниманием и бережностью осматривая каждую фотографию.

— Это нас возили на плоскодонках в местечко Радмановы Млины, и там в ресторанчике кормили свежей форелью, — ткнула мама в фото и тепло улыбнулась. — Омиш стоит в устье Цетины. И вода в реке градусов тринадцать, даже когда воздух поднимается до тридцати. Говорят, кто в ней искупается — помолодеет.

— Неужели ты полезла?

— Обижаешь, — хмыкнула мама и расправила плечи и показала рукой: — Видишь, какая молодая. Думаешь: почему?

Ия улыбнулась, перевернула страницу, и удивилась. На фото маму обнимал седобородый дядька в пиратской бандане, расшитом жилете поверх белоснежной рубашки и с мушкетом в руках.

— Я стесняюсь спросить, — подозрительно посмотрела на неё Ия, — этот престарелый корсар с перстнями на всех десяти пальцах случайно так смело прижал тебя к себе?

— Может и не случайно, — кокетливо заправила мама за ухо выбившуюся из её строгой причёски прядку. — Кстати, ты знаешь, что Папа Римский проклял Омиш на тысячу лет, потому как омишские пираты разграбили караван с папскими драгоценностями? И никто не знает, кончились уже эта тысяча лет, или нет.

— Я знаю, что кажется уже хочу в этот Омиш куда больше, чем в Пульпи. И даже от домика бы там не отказалась, чтобы ездить туда на всё лето.

— Слушай, так если вы на море собрались, — оживилась мама, — можно же Стипо позвонить, — ткнула она в «пирата». — Это он нам домик сдавал. А работает вот в этом театрализованном шоу, что устраивают для туристов. Где-то же у меня, наверно, сохранился его номер, хотя всем и занимался отец, — полезла она в телефон. И вдруг протянула Ие экран. — Смотри, какие красотки! Это я вчера к Полине Ильиничне заезжала, с юбилеем поздравляла.

Ия сначала машинально кивнула, глядя на мамину подругу, стройную, худую, с гладко зачёсанными седыми волосами. Но потом взгляд её упал на букет.

— Ма-ам? — раздвинула она экран пальцами, глядя на алые розы в крафт-бумаге. — Это ты привезла ей цветы?

— Забежала, называется на полчасика поздравить, посидеть, чайку выпить, а в итоге почти три часа протрепались, — встала мама, чтобы и сейчас налить себе кружечку чая.

— Цветы ты выбирала сама? — пыталась Ия посчитать тугие бутоны Ред Наоми.

— Сама, конечно. Полиночка такие любит. Она же бывшая прима Большого театра. Красные розы огромными букетами — её слабость до сих пор, — вернулась мама за стол с чашкой.

Ия терпеливо ждала пока та пригубит ароматный настой. И уже готова была спросить прямо, когда мама ответила сама.

— Я выбрала, а Марат заказал. Он же мне вчера после обеда букет и завёз.

Ия закрыла глаза и откинулась к спинке стула.

Провалиться! Она чувствовала себя снова так глупо, как прошлый раз, когда чуть не с лупой осматривала постель. Что тогда, что сейчас ей казалось: она пытается снять с себя ответственность и переложить на мужа. Словно это он толкнул её в объятия Марко. Хотя, положа руку на сердце, это она искала предлог, повод и оправдание своему поступку. А теперь ищет виноватых, следы измены, подозревает мужа, потому что у самой рыльце в пушку.

Ясно одно: у неё никак не получается быть объективной. Ей движут эмоции, чувства, переживания, но она старается, очень старается в них разобраться.