Черная бездна - Валерий Рощин

– Я готов, – кивнул второй монах, поднялся и, поправив темно-бордовую накидку, последовал за братом.

Время для путешествия в вечность Потуичен выбрал неудачное – в столице ненавистного Китая стартовали летние Олимпийские игры. К этому же сроку монахи, подогреваемые речами далай-ламы и членов Тибетского правительства в изгнании, затеяли восстание против китайских властей. Начались погромы, убийства. Затем последовала жестокая расправа, аресты, суды…

Мирская суета старого монаха не касалась. Монастырь Самье, где он провел около восьмидесяти лет, находился в долине реки Ярлунг – к юго-востоку от Лхасы, и вести о череде быстро сменяющих друг друга событий доходили сюда с большим опозданием. Болезнь словно издевалась, перед тем как нанести сокрушительный удар: то отступала, давая короткую передышку, то накатывала с новой силой.

Пожалуй, ни один человек сейчас не признал бы в ламе молодого шустрого монаха, помогавшего нацистам в далеком сорок третьем году вывезти и спрятать награбленные в Северной Африке богатства. И тем не менее это был он.

Большую часть жизни лама носил имя Туичен-щаго, что означало «безголосый мужчина Туичен». Когда ему исполнилось шестьдесят, к имени прибавилась уважительная приставка «По», и имя трансформировалось в «Потуичен-щаго» – безголосый дедушка Туичен. Сейчас в свои девяносто он различал лица, неплохо слышал, но по-прежнему не мог говорить, поэтому диалог между учителем и учениками происходил при помощи дощечки со слоем свежей глины. Лама выводил на ней остро оточенной палочкой ровные буквы, складывая из них слова, а ученики прочитывали их и отвечали обычным образом, разве что с еще большим почтением и теплотой…

Когда лама почувствовал, что болезнь одерживает верх, он призвал Пудаву и Цэрина – своих лучших учеников. Надлежало решить, кому из них передать священные реликвии монастыря и кто возьмет на себя заботы о сохранности тантрических учений.

– Тебе, Пудава, я передаю священные реликвии: жезл, чашу капалу, статую божества Гухьясамаджи… – читали молодые монахи очередные фразы.

Пудава поклонился, принимая волю умирающего. Тот тем временем выводил послание для второго ученика – тридцатилетнего Цэрина.

– Тебе, Цэрин, я поручаю организацию «Небесных похорон», – прочитал он спустя несколько минут. – После похорон ты останешься в монастыре и будешь ждать человека.

Братья-монахи переглянулись.

– Какого человека, Потуичен-щаго? – спросил Цэрин.

Старик старательно вывел: «То, что вы сейчас прочтете, не должен знать ни один человек».

Фраза учителя поразила монахов и одновременно заинтриговала.

Образ жизни обитателей немногочисленных тибетских монастырей всегда был до предела замкнут – общение с внешним миром происходило лишь в дни прибытия каравана с продовольствием. Между собой монахи тоже общались мало – кроме молитв, невозможно услышать ни одного слова. И вдруг напоминание о сохранности тайны. Значит, сейчас Потуичен напишет о чем-то архиважном.

Он действительно написал несколько слов и… выронил табличку из ослабевших рук…

Долгое время старинная церемония «Небесных похорон» была под запретом. Наконец в середине семидесятых правительство ненавистного Китая пошло навстречу и дозволило тибетцам возродить ритуал.

Прочитав короткую молитву, Пудава с Цэрином придали телу умершего сидячее положение и отправились известить братьев об уходе Потуичен-щаго.

Ровно сутки братья читали молитвы из «Книги мертвых», проносящих душу ламы через сорок девять уровней Бардо. Затем Цэрин обернул тело в холстину и понес на место захоронения…

Ритуал «Небесных похорон» происходил на большом ровном лугу, расположенном всего в километре от монастыря. Между монастырем и лугом, на краю каменистой тропы, притулилась лачуга, где проживала семья Калзана. Весь род его начиная от далеких предков занимался потрошением усопших монахов. Вот и сейчас, завидев медленно идущего Цэрина, Калзан отложил дела, схватил инструмент и вышел навстречу.

Подготовка к ритуалу заняла четверть часа: на некотором отдалении от тела были расставлены молитвенные флаги, воздух наполнился неповторимым запахом тлеющего можжевельника. Калзан освободил покойного от грубой холстины, положил на траву лицом вниз, сноровисто отрезал волосы, рассек мягкие части специальным ножом и отошел вместе с монахом на полсотни шагов.

Этого было достаточно. Несколько десятков стервятников, знавших особенности ритуала не хуже местных жителей, уже кружили в небе или выжидали на ближайшем склоне. Стоило людям подготовить покойника и отдалиться, как громадные птицы ринулись к лакомой добыче.

Пиршество началось…

Порядок «Небесного погребения» требовал от Цэрина личного присутствия до полного окончания ритуала. Помолившись, он уселся на траву и задумчиво смотрел на беснующихся птиц, рвущих сильными клювами человеческую плоть. Нет, в его сердце не было ни печали, ни траура – душа Потуичен-щаго в эти минуты покидала остатки бренного тела и искала другое пристанище. Все шло своим чередом…

Когда стервятники насытились, Калзан подхватил инструменты и побрел к останкам. Вскоре послышался стук специального топора, разрубающего и дробящего кости на плоском камне. После он смешал крошево с цампой – ячменной мукой на масле – и снова оставил птицам. Согласно буддистским канонам, от умершего не должно остаться и следа. Так душе было проще отыскать новое тело…

Обратно в монастырь Цэрин шел нарочито медленно, старательно прокручивая в памяти все, что связывало его и учителя. Он вспоминал, как шестилетним мальчишкой впервые пришел к воротам монастыря Самье. Его и троих таких же нищих оборванцев, оставшихся без родственников и крова, привел к ламе странствующий монах. Потуичен-щаго вышел к воротам, поздоровался, выслушал монаха и осмотрел детей.

«Мы не можем их принять, – написал он на дощечке. – Крестьяне в долине собрали плохой урожай, и мы голодаем. На нашем столе несколько месяцев нет ничего, кроме цампы и чая. Они у нас не выживут…»

Странствующий монах потемнел лицом. По дороге к монастырю он отдавал детям последнее, и в тощем мешке не осталось даже крошек на обратную дорогу.

– Возьмите хотя бы двоих, – взмолился он. – Прошу вас, Потуичен-щаго!

«Что случилось с их родителями?» – начертал лама.

– Убиты.

«Китайскими военными?»

– Да.

«А другие родственники?»

– Они сироты. У них нет никого, – вздохнул странствующий монах. – У Путаньбы, – кивнул он на самого старшего, – обе бабушки умерли в трудовом лагере. Пунамган вообще не слышал о старших родственниках.

«А эти двое?» – погладил лама бритые головы двух погодков: Цэрина и Пудавы.

– Они – братья. Их дед общался с учеными одной из немецких экспедиций и вскоре уехал в Германию. С тех пор о нем никто ничего не знает.