Пассажир «Полярной лилии» - Жорж Сименон

история со всеми лампами. Ореол света, обычно окружавший пароход, исчез.

— Малый ход! Шестьдесят оборотов, пока не выяснится…

Выяснилось скоро. В рубку влетел старший помощник.

— Аккумуляторы сели. Видимо, где-то закоротило.

— А динамо?

— Стармех уже там, но говорит — неисправны.

Петерсен спустился в салон, где стюард зажег обе подвесные масляные лампы.

В темном углу одиноко сидела Катя. Она обхватила голову руками и не поднимала глаз.

— Где лапландец? — спросил капитан у стюарда.

— В первой каюте на правом борту. С ним господин Эвйен.

Петерсен отправился туда и еще метров за двадцать услышал вопли.

Эвйен, закатав рукава, умелыми, как у хирурга, движениями длинных белых пальцев ощупывал плечо пострадавшего.

— Что-нибудь серьезное?

— Перелом лопатки. Могу сделать только одно — шинировать спину с помощью доски. Придется отправить в больницу. Когда будем в Тромсё?

— К полуночи.

— У вас нет морфия?

Петерсен вздрогнул, не сразу сообразил — почему, подозрительно взглянув на Эвйена и обозлился на себя за то, что невольно сопоставил его с убийцей Мари Барон.

Никогда еще атмосфера на пароходе не была такой тревожной. Масляные лампы тускло освещали коридоры. В каютах горели только свечи.

Голый по пояс лапландец, пестрая одежда которого валялась на полу, истошно вопил, являя собой тем более удручающее зрелище, что при каждом крене беднягу швыряло на переборку и лицо его искажалось от боли.

Порядка ради капитану следовало бы дойти до машинного отделения и разобраться, что с динамо. Но его не оставляла мысль о том, что на мостике лишь Вринс и лоцман. Думал он сейчас обо всем сразу.

«Только бы Йеннингс не сорвался с трапа и не угодил под мотыли…»

Где Шутрингер? Он что-то его не приметил.

На своем ли посту Крулль?

Надо же! Все это в минуту, когда дело начало проясняться или уж когда, на худой конец, он добыл первые конкретные факты!

Второй помощник вызвал его на мостик.

— Мы не удержимся на шестидесяти оборотах. Нас сносит.

— Иду.

Петерсен так и не позавтракал. Проходя мимо своей каюты, он прихватил с собой сапоги на деревянной подошве, потому что предчувствовал: непогода — надолго.

— Где Шутрингер? — окликнул он спешившего мимо стюарда.

— Только что стоял с кем-то на палубе.

— С кем? С угольщиком?

— Может быть. Я не обратил внимания.

Тем хуже! Нельзя одновременно заниматься и своим пароходом, и убийцей.

— Держать восемьдесят оборотов! Нет, сто! — скомандовал он. — Где мы сейчас?

— Вот-вот Ледингенский маяк увидим.

Ветер стал настолько сильным, что Петерсен по примеру Вринса и лоцмана привалился спиной к рубке.

При каждом крене всех троих отрывало от стенки и, качнув, через секунду снова швыряло на крашеное железо.

«Рудольф Зильберман. Убийца Мари Барон. Племянник и убийца советника фон Штернберга…»

Капитан в двадцатый, наверно, раз украдкой взглянул на Вринса. Этот ведь тоже мог быть Зидьберманом: никто в Гамбурге раньше его не видел.

Молодой человек спешит из Делфзейла, чтобы занять пост третьего помощника «Полярной лилии». Доехать до места назначения ему не дают. Зильберман выдает себя за него и является на пароход.

— Нет! — неожиданно проворчал капитан себе под нос, вспомнив фотографию учебного корабля.

И, однако, из всех, кто может оказаться Зильберманом, Вринс внушает наибольшие подозрения!

Во-первых, он любовник Кати. А Катю ведь тоже можно заподозрить в том, что она участница трагической оргии на улице Деламбр.

И зачем они вдвоем придумали мифического Эриксена? Сперва он у них разгуливал по «Полярной лилии», затем в Ставангере исчез — в виде мешка с углем.

У Кати ни гроша, а на борту кража! И основная часть украденного найдена у ее любовника!

— Огонь, капитан.

— Четверть румба вправо… Китовый мыс лучше обойти мористей.

Петерсен силился поймать нить своих мыслей и злился на себя, что не может сосредоточиться.

Все трое буравили глазами тьму, высматривая в ней буи.

Идти приходилось почти наугад. Вдоль побережья, от которого «Полярная лилия» не удалялась больше чем на две мили, тянется цепь островков и подводных камней, разделенных узкими проливами, где, кипя, сталкиваются противоположные течения.

Задача состояла в том, чтобы вовремя заметить мигание зеленых, красных, белых буев.

Три человека порою по полчаса не разжимали губ. Потом кто-нибудь указывал рукой в пространство, остальные сразу же обнаруживали слабый свет, и тогда, наконец, произносилось название:

— Стокмаркнес… Суртлан…

«Если Вринс — это Зильберман…» — вновь принимался за свое Петерсен, хмурил лоб, перечеркнутый глубокими морщинами, и восстанавливал в памяти события, пытаясь объяснить их с новой позиции.

Несмотря на подозрение, его нисколько не раздражало общество молодого человека, хотя из-за качки Вринс порой прижимался плечом к капитану.

«Если это Петер Крулль…

Но зачем тогда Крулль раскрыл трюк с мешком из-под угольных брикетов?.. А вдруг он соврал? Вдруг некий Эриксен или тот, кто выдал себя за него, действительно прыгнул в Ставангере за борт?

Тела его не нашли, но это в портах обычное дело. Трупы зацепляются под водой за старый трос или якорь; иногда отлив уносит их в открытое море».

— Капитан!

Оторванный от раздумий Петерсен вздрогнул и увидел стюарда. Тот осторожно пробирался по палубе, напуганный скачками судна и особенно зрелищем белых от пены волн, которые, словно ожив, неслись с сумасшедшей скоростью вдоль бортов «Полярной лилии».

— Инспектор…

— Где он?

— У себя в каюте. Заболел. Хочет немедленно говорить с вами.

Капитан проверил курс, посмотрел на лоцмана, Вринса и рулевого, казавшегося бледной тенью в полумраке застекленной рубки. Потом спустился по трапу, отметив про себя, что Катя по-прежнему сидит на том же месте в углу салона и что стекло одной из ламп уже закоптилось.

Нет, это невыносимо! И атмосфера какая-то кошмарная, и вид у всех какой-то необычный, настороженный!

Что она там делает? Плачет? Потешается над всем и вся? Или у нее тоже морская болезнь?

Никогда еще на «Полярной лилии» не было так мрачно и тревожно. Даже комнатный ледник и тот давеча прыгал по палубе с подлинным коварством!

В девяноста девяти случаях из ста лопнувшая ванта никого не задевает. И надо же было, чтобы, несмотря на холод, ветер и брызги, которые, едва коснувшись палубы, тут же превращаются в лед, лапландец уселся именно на кабестан!

А ведь бедняге ничего не втолкуешь — он по-норвежски ни в зуб ногой. Знай себе бросает вокруг злобные взгляды, словно тут его нарочно искалечили.

Нет, все началось еще в Гамбурге, когда лопнул трос, Вринс вернулся вдребезги пьяным, и «Полярная лилия» чуть не пустила моторку ко дну.

«Ну что теперь?»

Петерсен распахнул дверь в каюту инспектора и застал его согнутым над картонным бачком,