Пассажир «Полярной лилии» - Жорж Сименон

сносило, и всякий раз стоило больших трудов вернуть ее на курс.

Прибежал второй помощник.

— К нам идет катер с почтой, — объявил ему Петерсен. — Готовьте штормтрап. Лапландца спускать как можно осторожнее.

Он был даже доволен новым происшествием: в Тромсё его все знали, местный агент компании был не дурак выпить, и капитану пришлось бы со многими здороваться и разговаривать, чего ему сейчас никак не хотелось.

Во мраке затарахтел мотор катера, но лишь спустя несколько минут его белый сигнальный фонарь скользнул под бортом «Полярной лилии», от кормы к носу. Началась серия нудных маневров: «Вперед!.. Стоп!.. Задний ход!.. Малый вперед!..»

Раз десять катер оказывался в нескольких сантиметрах от трапа, раз десять его отбрасывало волной.

Наконец его удалось пришвартовать. На палубу вынырнули двое в дождевиках. Петерсен встретил их, пожал руки.

— Что там у вас случилось?

— Новенький траулер с отличным дизелем, в первый раз шедший на лов трески к югу от Шпицбергена. Лоцмана, ясное дело, не взяли, на борту никто здешние воды не знает. Немцы полагаются только на свои карты. Это их не спасло: пошли ко дну прямо на фарватере.

— Кто-нибудь погиб?

— Юнга лет пятнадцати: при толчке свалился в воду. Наши спорят, не взорвать ли траулер динамитом.

Экспедитор принес мешки с почтой. Три матроса со всеми предосторожностями вынесли лапландца на палубу. Бедняга, которому невозможно было что-нибудь объяснить, исступленно отбивался, издавая нечеловеческие вопли.

— Этого в больницу. И немедленно…

Спустить лапландца на катер оказалось еще трудней. Он так вырывался из рук, что в конце концов свалился с двухметровой высоты, стукнулся головой о планширь и потерял сознание.

— А знаете, ваших бортовых огней в кабельтове — и то не видно.

— Знаю, — пробурчал Петерсен.

— Будьте осторожны! Из Киркенеса идут два английских рудовоза. Должны быть здесь еще ночью.

— Ладно.

Капитану не терпелось поскорее все закончить: «Полярная лилия» находилась в опасной близости от города, огни которого уже проступали сквозь ледяной туман.

Опять налетел снеговой заряд; снежная крупа крошечными иглами колола кожу, проникала в обувь и под одежду.

Петерсен ни на секунду не переставал наблюдать за суетой у катера. Как только отдали швартовы, он пересчитал людей на суденышке и дал сигнал отправления.

Маневром руководил с мостика Вринс, и капитан внимательно прислушивался: он испытывал известное беспокойство. Но винт стучал без перебоев. Едва катер отвалил, пароход повернул на полрумба вправо, и телеграф передал в машину: «Восемьдесят оборотов!» Потом — «Сто двадцать!»

А ведь мальчишка наверху бледен сейчас как мел, пальцы его стискивают ручку телеграфа, глаза сверлят темноту, где видны только беловатые гребни ближайших волн.

Петерсен не сразу поднялся наверх — сперва зашел в ресторан, где на одной из банкеток растянулся землисто-серый стюард.

— Что? Нехорошо?

— Вы знаете, я всегда так: слабую качку выдерживаю, но такую!..

— Кого-нибудь видел?

— Позвонил господин Эвйен: потребовал минеральной воды.

— Худо?

— Есть малость. Но все-таки держится. Собирался лечь.

— Как остальные?

— Не знаю. Инспектор только что пытался выйти, но тут же вернулся. Раскис почище, чем я.

Стекло на лампе разлетелось, фитиль едва тлел. Капитан посмотрел на тускло освещенный коридор и неожиданно направился к каюте Арнольда Шутрингера. Собрался было постучать, но пожал плечами и распахнул дверь.

Немец, сняв очки, без которых глаза у него приобретали нормальные размеры, сидел на краю койки; лоб у него был в испарине.

Капитан с первого взгляда понял, что пассажиру пришлось прибегнуть к бачку из промасленного картона — тот еще стоял посреди каюты.

— В котором часу будем в Тромсё? Что за маневр сейчас выполняли?

— Тромсё мы прошли.

— Что вы сказали?

Немец рывком вскочил на ноги, и лицо его сделалось почти угрожающим — так он был возмущен.

— Прошли Тромсё? Без захода?

Свеча еле теплилась. Тем не менее Петерсен разглядел на шишковатом лбу Шутрингера капли пота.

— Вчера вечером на фарватере затонул траулер.

— Ну и что?

— Почту доставили нам прямо на борт. Груз сдадим на обратном пути.

Шутрингер впервые утратил хладнокровие; было видно, что он разъярен.

— Интересно, имеет ли компания право… — заворчал он.

— Вы хотели сойти в Тромсё?

— Нет, просто дать телеграмму.

— Почему же не предупредили заранее? С почты прислали бы кого-нибудь. Вы, видимо, собирались затребовать из Германии перевод?

Молодой человек промолчал.

— В таком случае могу заверить, что ваши деньги вскоре будут найдены. Мы уже разыскали золотые монеты в матрасе угольщика Крулля. Сам он скрывается где-то на судне.

— Благодарю! — сухо бросил Шутрингер и потянулся к дверной ручке с явным намерением закрыть каюту.

Петерсен шел, опустив голову и вздрагивая всякий раз, когда пароход бросало особенно сильно. Будь у него свободные люди, он приказал бы любой ценой найти Петера Крулля: в нем сидела уверенность, что после отхода из Свольвера угольщик все еще оставался на борту.

Он медленно поднялся по трапу в салон и различил в темноте чье-то лицо.

— Капитан!

Голос был Катин — и пока что неуверенный. Петерсен молча стоял на пороге.

— Послушайте, мне надо видеть Вринса. Хотя бы на минуту. Он на мостике?

Капитан по-прежнему не отвечал.

— Умоляю вас! — настаивала девушка. — Клянусь, он не виноват! Все это должно наконец разъясниться. Мы что, ушли из Тромсё?

— Мы в него и не заходили.

Она вскочила и бросилась к нему. Эффектное зрелище! Черное платье сливается с темнотой, лицо искажено непривычным освещением.

Петерсен заметил, что прыщ на лбу пассажирки побагровел, пересохшие губы потрескались. Да у нее жар!

— Нет, это невозможно! Отвечайте же, почему без захода? Когда следующая стоянка?

— Завтра вечером в Хаммерфесте.

Катя вцепилась в него, и он почувствовал, что ее бьет дрожь.

— Но тогда…

Девушка провела рукой по лбу, болезненно поморщилась и умоляюще простонала:

— Кто остался на борту?

— Все, кто был. Вернее, исчез только один — некий Петер Крулль.

Петерсен не сводил с нее глаз. Ноги у него подрагивали от нетерпения: с минуты на минуту его могут вызвать наверх. Место капитана — на мостике. Разглядят ли Вринс с лоцманом Шервёйский буй, один из тех, что видны хуже всего?

В то же время он сознавал всю исключительность момента. Собеседница на пределе. Страх и шторм сломили в ней всю волю к сопротивлению.

Но не дай ему бог произнести хоть одно неосторожное слово! Она еще способна напрячься, обрести былое присутствие духа.

С Петерсена капала вода — на нем было мокро все: и кожанка, и большие сапоги, в которых ноги его казались живыми колоннами.

— Я могу передать Вринсу ваше поручение. Из-за найденных у него денег он фактически под арестом. А в Хаммерфесте будет