Вадим - Светлана Сачкова

Назавтра профессиональная деятельность Вадима продолжилась совершенно автоматически. Он произносил необходимые, единственно возможные слова, совершал требуемые действия, хотя за ними не обнаруживалось намерений и желаний. Не ощущал ответственности, как будто его посадили заменять настоящего Вадима, освободив при этом от всяческих обязательств. Зато обязательства витали надо всеми его подопечными невидимой им конструкцией, доступной лишь зрению Вадима, у которого теперь было время на посторонние мысли. Над каждым он наблюдал нечто, вроде клубка ниток, с помощью которых многочисленные роли каждого — матери, жены, сына, брата, подруги, капитана баскетбольной команды, председателя родительского комитета — управляли человеком наподобие марионетки. Впрочем, Вадим прокомментировал данное явление как свой слишком банальный и олитературенный взгляд на вещи.

Едва понятия банальности и литературы проникли в его сознание, Вадим тут же вспыхнул. Целый день его посещали подобные вспышки. Что-то постыдное и неизбежное, сидевшее внутри, вдруг при малейшем приближении покачивалось и проливалось, обжигая жаром. Как будто он был должен огромную сумму, и старался забыть об этом, и забывал на время, но воспоминание периодически прорывалось. Конечно, денег он не был должен: он вообще почему-то решил, что никому ничего не должен. А стыд относился к Маше, и, скорее, она была должна ему. Она должна была быть хоть чуточку одаренной в том, в чем видела свое предназначение. В том, за что он мог бы ее уважать. Прочитав вчера кусок ее писанины, Вадим почувствовал себя одураченным, преданным.

В дверь постучали, и возник Сема Серенький, работавший над программой для завода по производству конденсаторов. Начал объяснять, что некоторые элементы программы вышли неудачными и вообще неизвестно, стоит ли их доводить до ума, тратить время, так как завод нанял консультантов по маркетингу и, возможно, вообще прекратит производство нескольких моделей…

— Времени жалко, — Серенький, на самом деле рыжий и веснушчатый, постучал пальцем по кончику носа. — Я ж не знаю, какие конденсаторы они бросать будут… А там долго и нудно все их спецификации расписывать надо. Пусть решат сначала, что оставляют, а я потом доделаю.

Сема был щупленьким, даже тощим; движения его были мелкими и очень быстрыми, а движений он делал множество. За три минуты он успел сменить несколько поз, потеребить себя за ухо, расчесать волосы пятерней, поправить ремень, воротник, потрогать несколько предметов на столе Вадима и хрустнуть шеей. Он был довольно приятным человеком, но очень быстро начинал раздражать. На него постоянно кто-то был зол. И тогда в офисе слышалось:

— Ну и где этот Красненький?!

— Я щас этого Синенького — мало не покажется…

— Ладно, я все выясню, — сказал Вадим.

— О'кей, — Серенький вышел, а Вадим, вроде как вдогонку, подумал: «…Некоторые элементы — это еще не показатель… может, это не автор говорит, а какой-то из героев… какой-нибудь романтически-придурковатый герой…» Он все еще хотел оправдать жену, реабилитировать ее: а вдруг он просто наткнулся на неудачный кусок? Что, если она показывает героя во всей его неприглядности, с иронией — или что-нибудь в этом роде?

Помимо прочего, Вадима все время преследовала картинка из вчерашнего дня: Машина шея, ее упругая, выгнутая поверхность и светлые волоски на ней… Эта картинка отчего-то добавляла к стыду за Машу, за ее существование. К вечеру Вадим был настолько изнурен подобными мыслями, что они перестали вдруг приходить. И когда он специально решил их подумать, то ничего не случилось. Оказалось, что ему все равно. Он понял: с этого момента у него больше не было Маши. И такой случай, в общем-то, заслуживал изрядного количества пива. Вадим было засобирался, рисуя в воображении трагические картины: пустой бар и пьяница, храпящий физиономией на столешнице… Почувствовал, что скучает по господину Сайгэку. Вот бы кто его понял… Вот с кем приятно было бы просто сидеть и молча отпивать из бокала…

Но ему не дали уйти. Лера сказала:

— Вадим Сергеевич, к вам мистер Эггман.

— Как?! — вздрогнул Вадим и тупо посмотрел на мигающий огонек интеркома.

— Я же вчера с вами согласовала: он позвонил и назначил встречу…

— Да-да… Спасибо.

То, что Вадим запомнил из предыдущей их с Эггманом встречи, дало ему основание для уверенности: второй он не вынесет. Он метнулся в уборную, будто надеялся спастись бегством; в зеркале увидел себя в бордовой рубашке и точно таком же галстуке — стал сам себе отвратителен. Этим утром ему захотелось вдруг съесть чего-нибудь мерзкого, и он позавтракал холодной жирной котлетой без ничего… Вернувшись в кабинет, Вадим бросил себя на стул, как ненужный предмет, и приготовился к пытке. Но Эггман появился, улыбаясь беззащитной улыбкой, озираясь близоруко. Он споткнулся, подходя пожать руку, — и был похож на подслеповатую добрую муху. Увидев его таким, Вадим улыбнулся в ответ. Возможно, в прошлый раз Эггман просто стеснялся, оттого и показался заносчивым.

Неловко усевшись, он выпалил:

— Если ви нье искал другой кандидатура, то йа согласьен работат с вами — йа как раз закончит один проэкт. А ви очен понравился мнье.

Вадим был благодарен ему за то, что встреча оказалась вдруг такой легкой, и предложил:

— Я очень рад. Извините, не знаю, как вы отнесетесь, — не хотите ли выпить?

Эггман радостно согласился — радуясь, скорее, не выпивке, а тому, что данное предложение означало.

— Коньяк употребляете?

— Да-да.

Вадим достал из шкафа подарочный набор — бутылка Hennessy и два бокала; распечатал пластик, налил по чуть-чуть.

— За сотрудничьество? — подсказал Эггман.

— За сотрудничество.

А потом время куда-то провалилось, и это было самое чудное ощущение, которое, как сейчас казалось Вадиму, ему довелось испытать. Откинувшись в кресле, он плыл куда-то, покачиваясь, и щурился на лампу — выпуклый блин матового стекла, испускавший удивительно яркий свет… Вскоре, однако, этот свет перестал быть комфортным, и Вадим опять обнаружил свое неудобное тело и сознание, еще более неудобное. Алкоголь позволил ему добраться до какого-то мягкого, плаксивого места внутри себя; он сидел и ощупывал это место, полностью углубившись в занятие. И тут Эггман нарушил длительное молчание, замеченное Вадимом только сию секунду:

— А ви мнье сразу понравился — знаэтэ, почьему? Я увидэт, как вам трудно и ви нэ встрэчаэт пониманийе. Ви порядочный чьеловэк — и поэтому совсьем один.

Вадим уставился на своего неожиданно провидчивого визави. Сделав ныряющее движение, он осознал, что бросается иностранцу на шею. Затем проглотил слезу защипавшим горлом и с силой потер глаза, будто после трудного дня:

— Вы совершенно правы. Мне трудно, и я на самом деле один.

Сгорбленный Эггман сидел, укрывшись большими уютными крыльями. Он помаргивал глазками, словно тоже желая заплакать, но не умея из-за отсутствия слезных желез. И говорил: