Император. Гибель царей - Конн Иггульден

Солдат тихо присвистнул.

— Этого отделали, — негромко сказал он.

Тубрук несколько раз моргнул распухшими веками.

— Он оскорбил мою жену, офицер, — вмешался Ферк. — Я лично его наказал.

— Вот как?.. — протянул легионер.

Сердце Тубрука бухнуло, он отвел взгляд, стараясь не встречаться с глазами стражника.

— Если бы он оскорбил мою, я бы вспорол ему живот, — процедил воин, отпуская подбородок Тубрука.

— И понес бы убыток? — быстро спросил Ферк.

Офицер фыркнул и сказал, словно плюнул:

— Торгаш.

Он перешел к следующему рабу, а Тубрук продолжил трапезу, крепко сжимая чашку обеими руками, чтобы унять дрожь. Его трясло от ярости. Через несколько минут солдаты ушли, и сторож начал пинками поднимать рабов. Предстояла погрузка на телеги, которые увезут их из Рима к новым домам и хозяевам.

Юлий прижался лицом к решетке, закрывавшей выход из тесной камеры, и прикрыл левый глаз, стараясь разглядеть, что происходит вверху, на палубе. Когда он смотрел обоими глазами, окружающие предметы расплывались, начиналась головная боль. Глубоко вздохнув, он повернулся к товарищам.

— Определенно порт. Воздух теплый. Я чувствую запахи фруктов и пряностей. Вероятно, Африка.

После месяца, проведенного в полутьме, сообщение о прибытии в гавань вызвало среди римлян, расположившихся вдоль деревянных стен корабельной тюрьмы, оживление. Люди зашевелились, послышались вздохи. Юлий опустился на свое место, стараясь не потревожить сломанную руку.

Прошедший месяц был для всех них трудным. Пираты не давали возможности побриться, и обычно опрятные римляне обросли темными бородами, превратились в грязных оборванцев. Ведро, которое использовали в качестве отхожего места, постоянно переполнялось, и из него лилось через край. Оно стояло в углу, но экскрементами был загажен весь пол. В жару вонь в камере становилась невыносимой. Двое уже заболели лихорадкой, и Кабера с трудом поддерживал их угасающие силы.

Старый лекарь делал для римлян все, что было возможно в данных условиях, но всякий раз пираты тщательно обыскивали его, прежде чем допустить к товарищам. Он постоянно был занят лечением пиратов и говорил, что на это судно врач не заглядывал несколько лет.

Юлий почувствовал, что накатывает новый приступ головной боли, и тихо застонал. С того дня, когда к юноше вернулось сознание, боль стала его неразлучной спутницей. Она лишала Юлия сил, воли и выдержки, делала его вспыльчивым. Все стали раздражительными, о дисциплине и субординации почти забыли, и Гадитику не раз приходилось вмешиваться, чтобы предотвратить драку.

Когда Юлий открывал оба глаза, головная боль усиливалась, но Кабера говорил, что необходимо каждый день смотреть обоими глазами дольше, чем в предыдущий, причем переводить взгляд с удаленных предметов на близлежащие, иначе левый глаз можно просто потерять, и на волю он вернется калекой. Юлий должен верить, что в конце концов он обретет свободу и увидит солнце. Он вернется в Рим, к Корнелии, и перенесенные страдания покажутся страшным сном. Часто молодой тессерарий представлял себе, как они сидят рядом в поместье, его рука лежит на стройной талии жены, и тело ее прохладно, а свежий ветерок играет их волосами. Корнелия спросит, как было там, в грязной тесной камере, а он ответит, что не так уж и страшно. От таких мыслей становилось легче, вот только лицо жены вспоминалось с некоторым трудом.

Юлий поднял ладонь и стал рассматривать ее, затем перевел взгляд на решетку двери; он повторял упражнение, пока в левом виске молотом не застучала боль.

Опустив руку, пленник закрыл глаза. Объедки, которыми их кормили, лишь позволяли не умереть от голода. Чего бы он только не отдал за холодную устрицу! Конечно, глупо мучить себя, но сознание рисовало раковины моллюсков так живо, словно он видел их наяву, совершенно отчетливо. Таким у него было зрение до того момента, когда погиб «Ястреб».

Он совершенно не помнил тот день. Просто знал, что раньше был сильным и здоровым, а теперь слаб, разбит и переполнен страданием. Когда Юлий пришел в себя и понял, что у него отняли часть памяти, ярость захлестнула его сознание. Левый глаз долго не видел, и он уже думал, что это навсегда, что он не сможет больше хорошо владеть мечом.

Светоний говорил когда-то, что одноглазые — плохие бойцы, и Юлий убедился в этом, промахиваясь мимо вещи, которую хотел взять. Одним глазом трудно оценить расстояние до предмета, и рука хватает пустоту. Теперь левый глаз видит, однако окружающее расплывается, и постоянно хочется протереть его. Он машинально поднял левую руку и тут же опустил — пользы не будет никакой.

Боль в голове нашла новую извилину, пробежала по ней, остановилась и постепенно сконцентрировалась в одной точке. Юлий надеялся, что там она свернется клубочком и успокоится. Не хотелось верить в страшную правду, но, похоже, теперь он обречен на приступы, при которых разум покидает тело. За месяц, проведенный в плену, молодой римлянин трижды перенес их. Боль в мозгу нарастает, потом взрывается ослепительной вспышкой — и наступает тьма… Приходишь в себя распростертым на полу, в собственном дерьме, с желтой пеной на губах, и хмурый Гадитик держит тебя обеими руками. Во время первого приступа Юлий чуть не откусил себе язык, и центурион сделал жгут из тряпок, чтобы в следующий раз вставить его между зубов.

На узкой лестнице, ведущей с палубы, послышались шаги, и изможденные узники повернули головы по направлению к двери. Должно быть, случилось что-то необычное, раз пираты решили нарушить унылое однообразие жизни пленников. Даже двое больных с усилием приподнялись, чтобы посмотреть, что произошло.

Появился капитан триремы, который по сравнению с отощавшими и грязными невольниками просто лучился здоровьем и чистотой. Достаточно рослый, он пригнулся, чтобы войти в камеру; следом за ним вступил пират с мечом и кинжалом в руке, охранявший хозяина.

Если бы не пульсирующая боль в голове, Юлий рассмеялся бы. Римляне обессилели от голода и неподвижности. Он поражался, как быстро одрябли мускулы без работы и упражнений. Кабера показывал им, как восстановить силы, но результата эти занятия пока не дали.

Капитан брезгливо фыркнул, заметив переполненное нечистотами ведро. Кожа на его лице загрубела от соленого морского ветра, вокруг глаз легли морщины — свидетели многолетних наблюдений за сверкающей поверхностью моря. Даже его одежда пахла соленой свежестью, и Юлию нестерпимо захотелось подняться на палубу и всей грудью вдохнуть свежий и чистый воздух моря.

— Мы достигли безопасного порта. Возможно, через полгода я получу выкуп и однажды ночью высажу вас на берег.

Пират помолчал, наблюдая за реакцией римлян. Услышав о свободе, те впились глазами в главаря пиратов.

— Нам надо обсудить деликатный вопрос — размер выкупа, — вежливым тоном продолжил капитан триремы. Очевидно, он получал удовольствие, унижая воинов, которые, будь у них силы, голыми руками разорвали бы его на клочки. — Выкуп не должен быть чрезмерно большим, иначе ваши близкие не смогут его выплатить. С другой стороны, вряд ли вы сообщите мне правдивые сведения о том, сколько ваша семья в состоянии дать. Вы меня понимаете?