Прóклятое золото Колымы - Геннадий Турмов

…В пути пришлось менять часть своих и детских вещей на хлеб и продукты. Ели дети в дороге так, что мне было их не удовлетворить. Хлеб такой порой был (чёрный и с всякой примесью), что я не могла его есть, а ребята, что называется, лопали вовсю. В Москву приехали, и началось мытарство, т. к. наш состав не приняли вокзалы московские, а оставили на окружной дороге, и мы 2 суток мучились в бараке железнодорожном, а потом я устроилась с детьми в детской комнате на Ярославском вокзале, и 8 января я уехала в Буй. Попутчик мой довёз нас до самого Буя, т. к. он сдавал свой багаж вместе с моим и думал его взять здесь и уехать в Саратов (но багажа ни его, ни моего до сих пор нет), он пробыл 2 суток здесь и уехал, т. к. ему сказали, что скоро багажа ждать нечего. Мне повезло в этом отношении, и если бы не его участие, с детьми было бы очень тяжело, и я не знаю, как бы я одна справилась со всем, так что свет не без добрых людей…»

После пяти лет со дня освобождения, в 1944 году, Евгений Иванович стал ходатайствовать о снятии судимости, которая очень мешала в жизни: то ему не раз отказывали в назначении на вышестоящую должность, то его фамилию вычёркивали из списков на премию за им же сделанный удачный проект; да и в простых жизненных ситуациях нарочно подчёркивалось, что он – бывший зэк. Такое к себе отношение со стороны Дальстроя в письмах к матери он называл «свинским». Не включили его и в список на соискание Сталинской премии, хотя в основу представления были положены его изобретения.

Конечно, это был не единственный случай. Система того времени была мстительной по отношению к талантливому, творческому человеку, прошедшему лагеря ГУЛАГа, его долго будет преследовать зэковское прошлое, да и после реабилитации практически ничего не изменится.

«Евгений Иванович» – так обращались к Богданову коллеги – уже не представлялся при знакомстве «зэка номер такой-то», но прошлое не забывалось.

Кошмары о годах, проведённых в лагерях, мучили Евгения Ивановича до конца дней. По крайней мере, два-три раза в месяц он просыпался в холодном поту после увиденных во сне явлений, связанных с лагерями. То ему снилось, что в него стреляет конвойный, то он бредёт по тундре, убежав из зоны… Особенно часто ему снились сны, будто бы он был в тюрьме на Шпалерке и в темноте на него надвигается урка Вонючка с заточкой в правой руке. В этом месте Евгений всегда просыпался.

Он знал философское определение сна: «Сон – это небывалое сочетание бывалых впечатлений». Но от этого знания кошмары не прекращались. Татьяна спала очень чутко и каким-то шестым чувством угадывала, что Евгений сейчас проснётся после увиденного очередного кошмарного сна. Она ласково гладила его по руке и шептала:

– Всё хорошо, Женечка, всё хорошо, всё прошло, спи, дорогой.

Но спать Евгений после этого уже не мог…

Татьяна никогда не расспрашивала мужа о временах, проведённых в лагерях, да и он особо не откровенничал, пытаясь забыть то проклятое время.

…Мать Евгения, Валерия Александровна, в семейных беседах за чашкой чая нередко сводила разговоры к тому, что Евгению нужно ходатайствовать о снятии судимости. Евгений и сам это прекрасно понимал, однако первое его ходатайство особым совещанием НКВД не было удовлетворено и в снятии судимости было отказано.

В 1946 году Евгения Ивановича назначили руководителем обогатительной группы Главного управления Дальстроя. Семья Богдановых переехала в Магадан, где ей была предоставлена коммунальная квартира на две семьи. Комната в 20 кв. м с ванной, водопроводом, паровым отоплением и балконом.

В то время столица Колымского края представляла собой большой посёлок, застроенный в основном двухэтажными деревянными бараками. Главная улица (как и практически во всех городах СССР, носила имя Ленина) упиралась в сопку. На этой улице были сосредоточены солидные каменные здания различных учреждений, в том числе Управление Дальстроя, школа, больница, особняки высшего колымского начальства. Здесь же находились и магазины, продавались без карточек рыба, рыбные консервы, американский белый кукурузный хлеб.

Жить в Магадане было значительно лучше, чем в Ягодном, но дороже ввиду наличия коммерческого магазина, рынка и других источников трат, условия здесь постоянно выравниваются с материком, как писал в одном из писем матери Евгений Иванович.

– Танечка, сегодня мы едем в театр, – ещё с порога заявил Евгений, вернувшийся пораньше с работы.

По возможности они не пропускали ни одного спектакля магаданского театра, который с некоторых пор стал называться Магаданским музыкально-драматическим театром имени М. Горького. Театр ведёт своё начало от небольшого коллектива, приступившего к работе в 1933 году в Дальстрое. Большая часть труппы состояла из заключённых, в прошлом профессиональных артистов.

В разные годы в театре работали артисты Георгий Жжёнов, певец Вадим Козин…[30]

Валерия Александровна заметила, что сын изменился не только внешне. Он стал совсем другим и во взаимоотношениях, как в семье, так и на работе.

Как-то раз Валерия Александровна спросила у Татьяны:

– А почему к вам друзья не заходят?

– Потому что здесь, на Колыме, особые отношения между людьми, которые отсидели. Клеймо не смывается, – грустно ответила та.

А когда об этом же мать спросила у сына, тот ответил задумчиво:

– Знаешь, мама, мне и одного «друга» на долгие годы хватило…

Мать поняла – это как намёк на Жору Кульпина.

– Да и потом, нам с Танечкой и сыновьями нисколько не скучно. Да и ещё и ты вот приехала.

Нередко вечерами Татьяна, после окончания домашних работ и укладывания малышей, брала в руки гитару и негромко, чтобы не разбудить детей, пела романсы. Евгений и Валерия Александровна тихонько подпевали.

Рано оставшись без родителей, Татьяна приняла мать Евгения как свою родную. Только первые несколько часов после её прибытия на Колыму она называла её по имени-отчеству, а затем стала называть просто «мама».

Евгений Иванович не курил, не участвовал в пьянках, к водке был равнодушен, по праздникам выпивал бокал шампанского и заканчивал на этом.

Конечно, он не был святым, условия лагеря сказались на его характере – не в лучшую сторону. Один из бывших заключённых и его коллега по добыче золота Георгий Кусургашев[31] писал о нём: «… Главный инженер был человеком с головой. Изобретательская мысль у него работала… За голову я его уважал, но не за характер…»