Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

Чёрный бог отточенным движением поднял зеркало, и Киу увидел в отражении своё собственное лицо, тёмное, как у самого бога. Он увидел, что лицо – это его обнажённая душа, и что так всегда, и что его лицо было таким же тёмным и страшным, как у Владыки смерти. Вот и момент истины! И ему нужно было сосредоточиться на нём, как постоянно напоминал Болд. Но древние пляски, вопли и лязг вокруг никак не стихали, всевозможные наказания и поощрение вершились единовременно, и Киу, вопреки всему, чувствовал раздражение.

– Почему зло чёрное, а добро белое? – дерзко спросил он у Владыки смерти. – Я всегда воспринимал это иначе. И если это моё собственное мышление, то почему здесь так? Почему мой Владыка смерти не тучный арабский работорговец, как было бы в моей родной деревне? Почему ваши помощники не львы и леопарды?

Но теперь он видел, что Владыка смерти был арабским работорговцем, – отпечатанный на чёрном лбу бога смерти, миниатюрный араб смотрел на Киу и махал ему рукой. Тот самый, что пленил его и увёз на побережье. А сквозь вопли мучеников слышался рык львов и леопардов, жадно пожиравших внутренности ещё живых жертв.

Всего лишь мои мысли, напомнил себе Киу, чувствуя, как к горлу подступает страх. Царство смерти было похоже на сновидение, но более осязаемое – более осязаемое даже, чем явь его только что завершённой жизни. Всё было втройне собой, вплоть до того, что листья на круглых декоративных кустах (в керамических горшках!) висели грузно, как из нефрита, в то время как нефритовый трон бога пульсировал твёрдостью, далеко превосходящей твёрдость камня. Из всех миров бардо был одним из наиболее реальных.

Белое арабское лицо на чёрном лбу засмеялось и пискнуло:

– Приговорён!

И огромный чёрный лик Владыки смерти прогремел:

– Приговорён к преисподней!

Он накинул верёвку на шею Киу и стащил его с помоста. Он отсёк Киу голову, вырвал сердце, вынул внутренности, выпил его кровь, обглодал кости; и всё же Киу не умер. Его тело разрубили на куски, но оно ожило. И всё началось сначала. Нестерпимая нескончаемая боль. Пытка реальностью. Как жизнь – предельная реальность, так и смерть – предельная.

Идеи, посеянные в сознании ребёнка, могут, как семена, прорасти, чтобы всецело овладеть его жизнью.

Мольба: я не делал зла.

Агония расслоилась на страдание, сожаление, угрызения совести; тошноту при мысли о своих прошлых жизнях и о том, сколь малому они его научили. В этот жуткий час он ощущал их все, не вспоминая ничего конкретного. Но он прожил их. О, как бы выбраться поскорее из бесконечного колеса огня и слёз! Тоска и горе, которые он испытывал сейчас, казались хуже боли от расчленения. Всё осязаемое отпало, и вспышки яркого света заполнили его мысли, и через этот свет судный зал виделся не то вуалью, не то картиной, написанной в воздухе.

Но здесь, наверху, был Болд, которого судили. Болд, трусливая обезьяна, единственный человек в жизни Киу после попадания в рабство, который хоть что-то для него значил. Киу хотел позвать его на помощь, но осёкся, так как не хотел отвлекать друга в тот единственный момент из всей бесконечной череды моментов, когда ему ни в коем случае нельзя было отвлекаться. И всё-таки что-то, видимо, вырвалось из Киу, какой-то внутренний стон, страдальческая мысль или крик о помощи, потому что стая диких четырёхруких демонов потащила Киу вниз, прочь, подальше от страшного суда Болда.

Тогда он действительно оказался в аду, и боль телесная была наименьшей из его тягот, поверхностной, как комариные укусы, не идущей ни в какое сравнение с глубочайшей, как океан, болью потери. Тоска одиночества! Яркие всполохи цвета мандаринов, лайма, ртути – каждый оттенок ядовитее предыдущего – прожигали его сознание ещё более горькой болью. Я заблудился в бардо, спаси меня, спаси!

И тогда рядом с ним оказался Болд.

Они стояли в своих прежних телах, глядя друг на друга. Свет стал прозрачнее, уже не резал глаз; единственный луч надежды пронзил бездонное отчаяние Киу, как одинокий бумажный фонарь, замеченный на другом берегу Западного озера. Ты нашёл меня, сказал Киу.

Да.

Просто чудо, что ты нашёл меня здесь.

Нет. Мы всегда встречаемся в бардо. Наши пути будут пересекаться до тех пор, пока шесть миров вращаются в этом космическом цикле. Мы – часть одного кармического джати.

А это ещё что такое?

Джати – кластер, семья, деревня. У него много названий. Мы явились в космос все вместе. Новые души рождаются из пустоты, но нечасто, особенно в этот момент цикла, ибо мы находимся в Кали-юга, Эре Разрушения. И когда рождаются новые души, они подобны семенам одуванчика, которые уносятся прочь на ветрах дхармы. Все мы – семена тех, кем могли бы стать. Но молодые семена путешествуют вместе и никогда не разлетаются далеко друг от друга, вот к чему я клоню. Мы уже прошли вместе много жизней. Наше джати всегда было крепко связано после схода лавины. Судьба связала нас вместе. Мы поднимаемся и падаем вместе.

Но я не помню других жизней. И я не помню никого из прошлой жизни, кроме тебя. Я узнал только тебя! Где же остальные?

Меня ты тоже не узнал. Мы нашли тебя. Ты уже много реинкарнаций пытаешься отдалиться от джати, всё глубже погружаясь в себя одного, во всё более низкие локи. Существует шесть локов: это миры, обители перерождения и иллюзий. Небеса, мир дэвов; затем мир асур, этих гигантов раздора; мир людей; мир животных; мир прет, голодных призраков, и преисподняя. Мы перемещаемся между ними по мере того, как меняется наша карма, жизнь за жизнью.

Сколько же нас в этом джати?

Не знаю. Дюжина, полдюжины. Границы джати размыты. Некоторые уходят и долгое-долгое время не возвращаются. Тогда, в Тибете, мы были деревней. К нам заезжали гости, торговцы. С каждым разом их всё меньше. Люди теряются, отдаляются. Так же, как пытаешься сделать ты. В минуты отчаяния.

От одного только звука этого слова оно, отчаяние, охватило Киу. Фигура Болда стала прозрачной.

Болд, помоги! Что мне делать?

Думай о хорошем. Слушай меня, Киу, слушай… Мы – это наши мысли. Здесь и сейчас, и после, и во всех мирах. Ибо мысли реальны, они прародители наших поступков – как хороших, так и дурных. Но как посеешь, так и пожнёшь.

Я буду думать о хорошем, я попытаюсь, но что мне делать? Что мне искать?

Следуй за светом. Каждому миру присущ собственный цвет. Белый принадлежит дэвам, зелёный – асурам, жёлтый – людям, синий – животным, красный – призракам, дымный – преисподней. Твоё тело примет цвет того мира, в который ты возвратишься.

Но мы жёлтые, воскликнул Киу, глядя на свою руку. И Болд тоже был жёлтым, как цветок.

Значит, у нас есть ещё одна попытка. Мы будем пытаться снова и снова, жизнь за жизнью, пока не достигнем мудрости Будды и наконец не освободимся. Некоторые после того решают вернуться в человеческий мир, чтобы помочь другим на их пути к освобождению. Они называются бодхисаттвами. Ты мог бы стать одним из них, Киу. Я вижу это в тебе. А теперь послушай меня. Скоро тебе нужно будет бежать. Тебя будут преследовать разные твари – прячься. В доме, в пещере, в джунглях, в цветке лотоса. Это всё утробы. Ты захочешь остаться в своём укрытии, чтобы избежать ужасов бардо. Но это путь преты, и ты станешь призраком. Ты должен появиться снова, чтобы получить хоть какую-то надежду. Выбери дверь в свою утробу, не испытывая ни притяжения, ни отторжения. Первые впечатления бывают обманчивы. Решай сам, куда тебе идти. Следуй за сердцем. И попробуй сперва помочь другим духам, как будто ты уже бодхисаттва.