Остров в глубинах моря - Исабель Альенде

— Прошу меня простить за мою бестактность сегодня утром, доктор. Боюсь, что здесь, в одиночестве, я утратил старую добрую привычку интеллектуальной беседы. Но я не хотел вас обидеть.

— А вы меня не обидели, месье.

— Вы можете мне не поверить, доктор, но до приезда сюда я восхищался Вольтером, Дидро и Руссо, — поведал ему Вальморен.

— Теперь уже нет?

— Теперь рассуждения гуманистов я ставлю под сомнение. Жизнь на этом острове закалила меня, или, точнее, я сделался большим реалистом. Я не могу принять то, что негры такие же люди, как и мы, даже если у них есть и ум и душа. Нашу цивилизацию создала белая раса. Африка — континент темный и примитивный.

— А вы там бывали, топ ami?

— Нет.

— А мне привелось. Два года я провел в Африке, изъездив ее всю от края до края, — сказал доктор. — В Европе очень мало знают об этой огромной и такой разнообразной территории. В Африке уже существовала высокоразвитая цивилизация, когда мы, европейцы, жили еще в пещерах и одевались в звериные шкуры. Соглашусь с вами в том, что в одном отношении белая раса имеет преимущество: мы более агрессивны и алчны. Этим объясняется и наша власть, и распространение наших империй.

— Задолго до того, как европейцы добрались до Африки, негры порабощали друг друга и продолжают этим заниматься до сих пор.

— Так же, как и белые порабощают друг друга, месье, — сказал ему в ответ доктор. — Не все негры — рабы, и не все рабы — негры. Африка — это континент свободных людей. Есть миллионы африканцев, обращенных в рабство, но гораздо больше свободных. Их судьба — вовсе не рабство, и это так же верно для тысяч белых рабов.

— Я понимаю ваше отвращение к рабству, доктор, — произнес Вальморен. — Меня тоже привлекает идея заменить рабский труд другой системой использования рабочей силы, но я боюсь, что в некоторых случаях — например, на плантациях — это невозможно. Мировая экономика стоит на этом — рабство не может быть упразднено.

— Возможно, не прямо сейчас, с сегодня на завтра, но это могло бы происходить постепенно. В Сан-Доминго же происходит как раз противоположное: здесь число рабов с каждым годом увеличивается. Вы представляете себе, что будет, когда они восстанут? — спросил Пармантье.

— Да вы пессимист, — отозвался собеседник, допивая остатки коньяка.

— И как мне им не быть? Я довольно долго живу в Сан-Доминго, месье, и, честно говоря, уже сыт по горло. Насмотрелся ужасов. За примером далеко ходить не надо — недавно был я на плантации Лакруа, где в последние два месяца покончили с собой несколько рабов. Двое бросились в чан с кипящей патокой — от безысходности и отчаяния.

— Так вас же ничто здесь не держит, доктор. Со своей королевской лицензией вы можете заниматься врачеванием везде, где пожелаете.

— Наверное, я когда-нибудь уеду отсюда, — ответил врач, думая, что не может привести ту единственную причину, которая удерживает его на острове: Адель и дети.

— Я тоже хочу увезти семью в Париж, — прибавил Вальморен, зная, что возможность эта весьма отдаленная.

Франция переживала кризис. В этом году министр финансов созывал Ассамблею высших сословий с целью возложить на дворянство и духовенство обязанность платить налоги и побудить дворян взять на себя часть экономической нагрузки, но его инициатива поддержки не встретила. Из своего далека Вальморен видел, как распадается политическая система. Сейчас был не самый лучший момент для возвращения во Францию, да и оставить плантацию в руках Проспера Камбрея он не мог. Камбрею он не доверял, но и не выгонял, потому что тот уже много лет на него работал, и сменить этого человека было труднее, чем терпеть его дальше. Правда, в которой Вальморен никогда не признался бы себе, заключалась в том, что он боялся своего работника.

Доктор тоже допил свой коньяк, смакуя муравьиное покалывание нёба и иллюзию благополучия, нахлынувшую на несколько мгновений. В висках сильно пульсировало, вся боль собралась в глазницах. Он вспомнил о тех словах Серафимы, что ему удалось уловить на мельнице, когда она просила тетушку Розу, чтобы та помогла ей вместе с ее пока не рожденным ребенком уйти туда, где обитают Мертвые и Тайны, — обратно в Гвинею. «Не могу, детка». Он спрашивал себя, что бы сделала эта женщина, если бы его не было рядом. Может, и помогла бы, даже с риском, что ее поймают на месте преступления и она дорого за это заплатит. Ведь есть не привлекающие внимания способы сделать это, подумал доктор, чувствуя себя очень и очень усталым.

— Извините меня, месье, за наш утренний разговор. Ваша супруга считает себя жертвой вуду, говорит, что ее сглазили рабы. И я полагаю, что это ее убеждение мы можем обратить в ее же пользу.

— Не понимаю вас, — произнес Вальморен.

— Мы могли бы убедить ее, что тетушка Роза способна противостоять черной магии. Если мы попробуем, хуже не будет.

— Я подумаю об этом, доктор. После того как Эухения родит, займемся ее нервами, — вздохнул Вальморен.

В этот момент через двор проскользнула фигурка Тете, освещаемая светом луны и факелов, которые горели всю ночь для безопасности. Мужчины проводили ее взглядом. Вальморен свистом позвал ее, и секунду спустя она была уже на галерее, молчаливая и легкая, как кошка. На ней была старая юбка ее госпожи, вылинявшая и в заплатах, но хорошего покроя, и сложной конструкции, в несколько оборотов, тюрбан на голове, прибавлявший ей роста на полголовы. Это была стройная молодая девушка, с выступающими скулами, миндалевидными глазами с золотыми зрачками под слегка прикрытыми веками. Она отличалась природной грацией точных и быстрых движений и излучала энергию, которую доктор ощутил всей кожей. Он почувствовал, что под суровой внешностью прячется сдерживаемая сила львицы в покое. Вальморен указал ей на стакан, и она направилась к буфету в столовой, вернувшись с бутылкой коньяка, и налила обоим.

— Как себя чувствует мадам?

— Она спокойна, господин, — ответила девушка и подалась назад, намереваясь удалиться.

— Постой, Тете. Ну-ка, посмотрим, не поможешь ли ты нам разрешить сомнение. Доктор Пармантье полагает, что негры такие же люди, как и белые, а я говорю, что нет. А ты что думаешь? — спросил ее Вальморен тоном, который доктору показался скорее отеческим, чем саркастическим.

Она молчала: глаза в пол, руки сложены.

— Ну же, Тете, отвечай, не бойся. Я жду…

— Хозяин всегда прав, — прошептала она наконец.

— Другими словами, ты придерживаешься мнения, что негры не совсем люди…

— Существо, которое не человек, не имеет мнения, хозяин.

Доктор Пармантье не смог удержаться от внезапно накатившего на него хохота, и Тулуз Вальморен, мгновение поколебавшись, тоже засмеялся. Махнув рукой, он отпустил рабыню, которая тут же растаяла в темноте.

На следующий день под вечер донья Эухения родила. Все было довольно быстро, хотя она не помогала до самого последнего момента. Доктор находился рядом — сидел на стуле и смотрел на нее, ведь вытягивать из матерей младенцев — не мужское дело, — так он нам и сказал. Хозяин Вальморен думал, что врачебная лицензия с королевской печатью стоит больше опытности, и не хотел звать тетушку Розу — лучшую повитуху северной части острова: даже белые женщины прибегали к ее услугам, когда приходил их час рожать. Я держала свою хозяйку, обмахивала ее, молилась с ней по-испански, дала ей выпить чудодейственной святой воды, привезенной с Кубы. Доктор отчетливо слышал удары сердца ребенка, готового родиться, но донья Эухения отказывалась ему в этом помочь. Я объяснила ему, что моя хозяйка вот-вот родит зомби и что Барон Самди[9] уже здесь — пришел, чтобы забрать его, а доктор стал смеяться, да так, что слезы из глаз. А этот белый уже несколько лет изучает вуду, знает, что Барон Самди — служитель и соратник Беде, лоа царства мертвых! Вот уж не знаю, что показалось ему таким смешным. «Какая странная мысль! Не вижу здесь никакого барона!» Барон не показывается тем, кто его не уважает. Вскоре доктор понял, что вопрос не был таким комичным, потому что донья Эухения была очень возбуждена. И он послал меня за тетушкой Розой. В гостиной я нашла хозяина, он сидел в кресле и дремал после нескольких рюмок коньяка, но он разрешил мне позвать крестную, и я помчалась за ней. Она уже ждала меня, полностью готовая: в своем белом ритуальном платье, с сумкой, ожерельями и асо. И, ни о чем меня не спрашивая, она направилась к большому дому, поднялась на галерею и прошла в дверь для рабов. Чтобы добраться до комнаты доньи Эухении, ей нужно было пройти через гостиную, и удары ее клюки по дощатому полу разбудили хозяина. «Осторожнее там, с мадам», — предупредил он ее своим гнусавым голосом, но она не обратила на него никакого внимания. Только шла дальше, на ощупь одолевая коридор, и добралась наконец до комнаты, где ей приходилось бывать довольно часто, оказывая помощь донье Эухении. На этот раз она была здесь не как лекарка, а как мамбо, и ей предстояло помериться силами с компаньоном Смерти.