Тот, кто назначен судьбой - Татьяна Алюшина

Она таки чуть не заснула. Сидела, таращилась вокруг, крутила головой, жевала, как резину, потерявшие отчего-то вкус орехи с курагой и повторяла про себя, как мантру: «Нельзя спать! Нельзя!»

Потом что-то напевать под нос принялась и даже попробовала встать и пройтись немного – ноги подгибались, и Стеша поспешила снова усесться на рюкзак. И тут ее начало клонить в сон совершенно неудержимо! Как в смерть безысходную! Не преодолеть! И что она только ни делала: и пела, вставала-садилась, разговаривала с собой – глаза закрывались, и все, и сознание уплывало полностью.

И Степанида свалилась со своего насеста набок и ударилась виском об упавший впереди нее пистолет, придя в себя от резкой боли, подскочила и громко выругалась:

– Егорьевский же тракт!! – самое страшное ругательство, которому научила ее в детстве, лет в пять, подруга, услышавшая его от кого-то из взрослых.

Встала и начала ходить вокруг дерева, разминая отказавшиеся слушаться мышцы. Она бы и матом завернула от обиды и усталости, но не любила это дело и применяла в совсем уж крайнем случае. Отчего-то ей казалось, что сейчас не такой уж и край и есть еще большая надежда на оптимизм.

Надежда эта пришла часа через полтора в лице Тимофея Саргина.

– Ну, как вы тут? – весело спросил он, словно не таскал несколько часов подряд на себе тяжелое бесчувственное тело, а пробежку легкую по лесу совершал, грибочки-ягодки собирая.

Присмотревшись к нему, Степанида поняла, что устал Тимофей вполне реально, судя по несколько побледневшему и осунувшемуся лицу.

– Ничего, я немного размялась. Могу теперь и рюкзак понести.

– Понесете, – кивнул с улыбкой он. – Только маленький.

И быстро водрузил ее большой рюкзак на себя, помог девушке надеть рюкзак Куликова и, взяв за руку, довольно ходко повел за собой.

И Степанида даже как-то воспряла духом и силами, когда они наконец добрались до избушки, и принялась с любопытством ее осматривать.

Перевалочная изба была простой, небольшой, но добротной и крепкой. Ее поставили в одном световом дне пути от кордона и деревни для ночевок охотников и рыбаков, местных жителей, отправившихся по грибы-ягоды, ну и туристов. По неписаному правилу любой мог воспользоваться гостеприимством избушки и всеми ее запасами, но обязан потом их восполнить и даже добавить что-то от себя, не говоря уже о нарубленных и приготовленных дровах.

Дровник с поленницей и два открытых загона для лошадей с кормушками притулились у задней стены дома под удобной крышей.

В избе же все было просто и функционально. Небольшие сени с горкой сухих дров у стены и несколькими ведрами в углу: два проржавевших с крышками, видимо, выполняющих функцию туалета, на полу, и пара сложенных один в один с коромыслом рядом, для воды, на лавке у стен. Из сеней через низковатую, обитую плотным утеплителем дверку – вход в единственную большую горницу.

У правой от порога стены – кухонный закуток с утварью, шкафчиками с посудой и запасами и русская печь с лежанкой, у входной стены – большая вешалка и полки для одежды, обуви и вещей с двух сторон. У левой стены – длинные широкие лавки, такие же и у правой стены, дальше печи. Лавки с простым секретом – они разворачивались по типу складных столиков в купе поезда, ставились на упоры и превращались во вполне широкие лежачие места.

У стены, напротив входных дверей, под окном находился сколоченный в размер кровати короб, в котором хранились набитые соломой матрацы и подушки и который вполне можно было использовать как кровать. Посреди комнаты занял место длинный деревянный стол и несколько стульев возле него. Вот и вся обстановка. Имелся еще и чердак, но его обследовать Стеше не пришлось. Без надобности.

Зайдя в избу, Степанида обнаружила, что печь Тимофей уже успел затопить и Михаила Евгеньевича пристроил с максимально возможным удобством в данных обстоятельствах – у правой стены, возле печи, разложив полати и постелив сверху матраца с сеном свой спальник.

Она даже взялась помогать Саргину устраиваться-располагаться и по хозяйству, принявшись жарить заправку из лука и морковки для гречневой каши, которую они решили приготовить на ужин, пока Тимофей ходил к ручью за водой. Да, имелся недалеко от дома и ручей. Очень удобно.

Кашу они соорудили и чай заварили, накидав в него каких-то травок, которые нашли здесь, но к тому моменту, как наконец устроились за столом, выставив на него чугунок с ужином, Степанида вдруг поняла, что есть она просто не в состоянии. Ни есть и ничего другого делать тоже не может совсем. Больше.

– Я что-то, Тимофей… – не смогла объяснить она.

– Что? – тревожно переспросил он, присматриваясь к ней.

– Не могу… – и попыталась хоть что-то сказать, – есть не смогу.

– Э-э-э, – произнес он, сразу став серьезным, протянул руку и потрогал ее лоб. – Похоже, у вас температура.

– Мне бы полежать, – лепетала Стеша.

– Сейчас организую, – пообещал мужчина и командирским тоном потребовал: – Только чаю хоть немного выпейте горячего.

Она кивнула, придвинула к себе чашку и принялась потихоньку, маленькими глоточками пить. Где-то на глотке десятом Степанида опустила голову, уперлась лбом в столешницу и практически отключилась.

Она не осознавала до конца, что происходит, и видела все, как в тумане расплывающемся, и чувствовала, что ее куда-то переносят, укладывают, что-то говорят… и плыла в каком-то море с очень горячей водой, и ей все хотелось выплыть из него поскорей, выбраться на берег, но берег был далеко, еле виден, а вода все нагревалась и нагревалась…

Тимофею не требовалось компетентное мнение медика, чтобы понять, что у девушки моральное и нервное перенапряжение, тяжелейшая физическая перегрузка, в дополнение к букету длительное переохлаждение и, как результат, сильнейшее истощение организма. Какое-то время препарат, что он вколол, продержал ее на подъеме, но за счет тех же внутренних резервов организма, которых у нее не осталось вовсе.

Степанида беспокойно металась на полатях, что-то невнятно бормотала, постоянно сбрасывала с себя одеяло из спальника. Даже рукой Саргин мог определить, что за час ее температура значительно поднялась. Он снял с нее кофту на молнии, стащил майку, оставив только лифчик, и, прижимаясь ухом к груди, постарался услышать, есть ли хрипы в легких. Только не воспаление!

Хрипов он не услышал. Хорошо. Можно почти со стопроцентной уверенностью утверждать, что у нее не воспаление и не простуда, а именно предельное истощение организма, давшее вот такую защитную реакцию.

Ладно. Ничего.

Укутав девушку и даже привязав к полатям, чтобы не упала, пока он ходит к ручью, Саргин, подхватив два ведра, отправился за водой – если температура поднимется еще выше, ее просто обязательно надо снимать. Обязательно! А в таких несколько экзотических условиях для этой цели выбор методов имелся не сильно роскошный и несколько радикальный.