📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгИсторическая прозаСвятая мгла (Последние дни ГУЛАГа) - Леван Бердзенишвили

Святая мгла (Последние дни ГУЛАГа) - Леван Бердзенишвили

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 18 19 20 21 22 23 24 25 26 ... 47
Перейти на страницу:

Пройдет много лет, сменятся век и тысячелетие, и Михаил Поляков подарит мне собранное на 19 DVD все на тот момент творчество Отара Иоселиани, которое начинается знаменитой «Пасторалью» и кончается «Осенними садами» 2006 года.

Поляков искренне болел за борьбу балтийских стран и Грузии за независимость. В апреле 1989 года он вместе с супругой приехал в Тбилиси, чтобы почтить память погибших 9 апреля и от своего имени просить прощенья у грузинского народа. Ездил он также и в Литву, чтобы выразить соболезнования и попросить прощенья за вильнюсские события. Под конец Миша заявил, что на своей родине жить больше не может.

– Моя Россия умерла, – сказал он и уехал в Соединенные Штаты.

Супруга Миши Надежда трагически погибла, и на чужбине он один воспитал своих детей. Петербуржцы признали его почетным гражданином и внесли его имя в энциклопедию города. Часто, когда при мне говорят о «завоевателях и их культуре» и, злясь на Путина и Российское государство, нападают на Достоевского (один из наших министров образования даже назвал его плохим писателем), я вспоминаю одного из великих людей, встречу с которым подарила мне жизнь – Михаила Полякова, родившегося в том самом доме, в котором жил Достоевский.

Боря

Из Мордовии, из поселка Барашево Теньгушевского района, из политического лагеря ЖХ 385 / 3–5, ко мне часто является одно и то же видение, словно снятый Микеланджело Антониони или же каким-либо другим очень хорошим режиссером кадр: мы вдвоем стоим у запретной зоны, на нас полосатые арестантские куртки, мы почти прикасаемся к проволочным заграждениям, с возвышающейся напротив вышки за нами следит бдительный солдат внутренних войск, на нас направлено дуло автомата Калашникова. Холодно, идет снег, темно – и поэт, прочитав мне свое новое стихотворение, дрожащим от волнения голосом спрашивает: «Ты прочувствовал?»

Я уже не помню ничего – ни рифмы, ни ритма, ни размера и ни самого стиха, однако помню, что прочувствовал. Помню, как волновался мой товарищ по зоне, петербургский поэт, и сколь важной казалась мне собственная роль, поскольку мне выпала честь первого прослушивания.

Поэта звали Борей, Борисом Исааковичем Маниловичем, 1940 года рождения; он был психологом и как истинный советский российский диссидент и интеллигент владел и второй, более «прикладной» профессией – работал электромонтером. Его арестовали в Ленинграде 11 ноября 1982 года, и ленинградский областной суд признал его виновным в совершении преступления, предусмотренного первой частью 70-й статьи Уголовного кодекса РСФСР. Боря был приговорен к четырем годам отбывания наказания в исправительно-трудовой колонии строгого режима и к двум годам ссылки. Это было нашумевшее дело, до Маниловича арестовали других: сначала Вячеслава Долинина, а затем – Ростислава Евдокимова. О судьбе этой группы было известно и нам, так как информация попала в один из номеров подпольного издания, истинной Библии самиздата – «Хроники текущих событий» (между прочим, в том же номере упоминался и арест Вадима Янкова).

Борис Манилович был человеком каламбуров. Он настолько любил играть словами, что попадал в плен своего остроумия и, проникнув в языковые дебри, порой затруднялся выбраться из них. Поскольку до ареста он работал психиатром, мир зоны говорил, что он и сам был «малость того».

Боря всю жизнь был жертвой антисемитизма, и избежать этой напасти ему не удалось даже в полной демократов и либералов политической зоне. Был у нас один престарелый заключенный Павелсонс, который общался только с соотечественниками-литовцами, латышами и грузинами – остальных считал недостойными разговора. Павелсонс был военным человеком, офицером литовской армии, и воевал с немцами, когда Литва воевала с немцами, затем вместе с немцами воевал с русскими, когда Литва воевала с русскими; затем без немцев воевал с русскими, когда Литва вновь сражалась с русскими. Офицер Павелсонс выполнял приказы своей страны и воевал со всеми, кто воевал с его родиной. В Советском Союзе не оценили этого его патриотизма, завоевав Литву, патриотов объявили предателями. Павелсонс переживал, что всю жизнь, любя родину, он был осужден как ее «изменник». Именно этот старик постоянно обвинял Маниловича в том, что тот что-то украл.

Мы, заключенные, шили рукавицы, затем дневную норму – 92 пары рукавиц – складывали и, перевязав, сдавали (сшитые нами рукавицы оставались изнанкой вверх), их затем выворачивали, придавая окончательный вид, на специальной установке). Павелсонс потерял свою пачку и не раздумывая пристал к Боре: «Как украл мои рукавицы, так их и верни!» Манилович говорил ему, что не крал рукавиц и вообще, после того как в детстве у тети Муси пирожок стянул, не крал ничего, однако Павелсонс с сугубо военным знанием дела развивал свою атаку. Когда же мы стали выяснять у него, почему он пристал к Маниловичу, почему решил, что именно тот вор, Павелсонс с нескрываемым удивлением ответил: «Он же жид!» С точки зрения Павелсонса, если в цеху есть еврей, никто другой не мог украсть рукавиц…

Пачка Павелсонса нашлась быстро, оказалось, что ее забрал украинец Стрилцив, чтобы вывернуть их с левой стороны на правую, однако бывший офицер литовской армии и не думал извиняться – наверняка он про себя решил, что еврей и украинец сговорились, а после, испугавшись, вернули похищенное.

Чувство юмора Бори Маниловича приносило совершенно неожиданные результаты. Среди представителей администрации был один надзиратель по фамилии Киселев. Надзирателями их называли мы, сами же они себя именовали «контролерами». Одним словом, контролер-надзиратель Киселев высоким интеллектуальным уровнем не отличался. Он был человеком простым, работу в зоне совмещал с сельским хозяйством.

В лагере Киселев был надзирателем умеренной жестокости, а дома – крестьянином умеренной ленивости, делал все в меру, кроме одного: пил безмерно – настолько, что в продолжение многих лет трезвым или почти трезвым его никто не видел. Возможно, на разум Киселева повлияла бутылка, а возможно, наоборот – это разум подсказал ему столько пить. Лицо Киселева всегда было красным, и иногда, бывало, у него начинали дрожать руки. Это был верный знак – пора! Вскоре он возвращался довольным, руки его уже не тряслись, и он жаждал общения.

И вот как-то раз весной, когда Киселев умеренно-нетвердым шагом подошел к нам с Борисом Маниловичем и стал жаловаться, что наступила пора сенокоса, а он не справится, подмогу не найти, никто косой орудовать не умеет, а те, кто умеет, и сами со своими сенокосными угодьями не справляются. Вот и нынче, закончив смену, он должен всю ночь косить, при этом в одиночку, – и какой же от него в таком случае прок будет?

Хитро сощурив глаза, Манилович начал:

– Знаешь ли ты, Киселев, откуда идет название страны Грузия?

– А что тут знать-то! Они были грузом для России, вот и получили такое название.

– Ты меня удивляешь, Киселев! Грузия – это страна крестьян, грузины – народ земли. Вот этот самый осужденный Бадзадзашвили (так произносила мою сложную фамилию целая гильдия надзирателей-контролеров Барашева), которого ты лицезреешь, – настоящий крестьянин, родившийся с косой в руках, и он всю свою жизнь только и делал, что косил. Что до меня, то весь мой род был занят в кибуцах, то есть в сельскохозяйственной коммуне, и я играючи орудую двухметровой косой. Возьми нас с Леваном на свой участок – и мы тебе на три стога травы накосим.

1 ... 18 19 20 21 22 23 24 25 26 ... 47
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?