Моя любовь когда-нибудь очнется - Чарльз Мартин

Поразмыслив над всем этим, я решил сделать одно из трех еженедельных занятий факультативным. Уже на втором нашем занятии я сказал:

– Основным, можно даже сказать решающим, аспектом вашей зачетной работы будет вовсе не ее тема. Тем – интересных и важных – существуют тысячи и десятки тысяч. Ваша задача заключается в том, чтобы поставить правильные вопросы. Если вопрос будет слишком общим, таким же общим, банальным будет и ответ, но если вы зададите конкретный, продуманный вопрос, ответ почти наверняка окажется таким же конкретным и ясным. Мне нужно, чтобы вы научились задавать вопросы – точные, неожиданные, оригинальные. И если у вас вдруг возникнет сомнение в том, насколько правильно вы ставите вопрос, приходите в четверг, и мы попробуем разобраться вместе.

Все это я говорил совершенно серьезно – мне всегда нравились острые вопросы, нравились горячие споры и дискуссии. И все же в данном случае меня куда больше интересовало другое – кто появится на занятиях, если я дам студентам возможность выбора.

Не пришел никто.

Это могло означать одно из двух. Либо эти парни и девушки уверены, что умеют задавать правильные вопросы, либо им наплевать. Как в действительности обстоит дело, должна была показать зачетная работа за семестр. Мне оставалось только дождаться Рождества, чтобы узнать ответ на свой вопрос.

В больницу мы с Блу приехали около четырех пополудни. Поднявшись в палату, я увидел, что волосы Мэгги тщательно расчесаны, и понял, что накануне Аманда отрабатывала очередную ночную смену.

Солнечные лучи заливали Мэгги ярким, безмятежным светом, а отсутствие видимого напряжения на ее лице подсказывало мне, что ей это нравится. Да, я был уверен, что она хоть и лежит без сознания, но все сознает, что ее покой – лишь кажущийся, что она спит и в то же время бодрствует.

Больше всего на свете мне хотелось ее разбудить. Толкнуть в плечо и посмотреть, как она потягивается, зевает, тянется к кружке на ночном столике, отпивает кофе, а потом отправляется в хлев или идет к реке, чтобы смотреть, как плещутся под берегом лещи и охотящиеся окуни, или слушать, как пересвистываются в небе каролинские утки. Да, я хотел ее разбудить, поэтому сел на кровать рядом с Мэгги и поцеловал в щеку, но она даже не пошевелилась.

Врачи утверждали, что у человека в таком состоянии, как у Мэгги, мозг функционирует совершенно нормально, что бы это ни означало. «Единственное, что нам остается, – только ждать, – говорили они. – Иногда шок имеет самые странные и необъяснимые последствия». Короче, «наука пока бессильна», но мне было от этого нисколько не легче. Я считаю, если ученые в состоянии отправить человека на Луну, расщепить атом, пересадить сердце от человека к человеку, победить полиомиелит или построить стоэтажное здание, значит, они должны суметь разбудить мою жену. Я хорошо помнил, как быстро все произошло: только что она плакала и тянулась к нашему сыну, потом ее стошнило, а через минуту Мэгги уже лежала без сознания. Но объяснить, почему так получилось, я не мог.

Сегодня я сидел с Мэгги, пока не зашло солнце. Блу все это время спокойно лежал на сложенном одеяле, которое кто-то постелил в углу. И тот же самый «кто-то» поставил рядом с одеялом миску с водой. Похоже, персонал больницы признал за Блу право находиться в одной палате с Мэгги, хотя всего через несколько дней после неудачных родов мой новый приятель Тентуистл прислал сиделку, чтобы сказать мне: он, мол, намерен вызвать ветнадзор, чтобы убрать из палаты моего «грязного пса».

– Видите ли, мэм, – вежливо ответил я сиделке, показывая на Блу. – Я много раз говорил ему, чтобы он уходил, но он не слушается. Понимаете, этот пес и эта женщина неразлучны. Они не могут друг без друга.

Сиделка доложила о нашем разговоре Мистеру Администратору, и тот исполнил свою угрозу – вызвал специалиста из ветнадзора. Он не учел только, что в нашем округе инспектор ветнадзора работает на общественных началах и что занимает эту должность не кто иной, как мистер Картер, отец Эймоса. Когда мистер Картер разобрался, о какой собаке идет речь, он сложил два и два и ответил рьяному мистеру Тентуистлу:

– Нет, сэр, эта собака очень нужна вашей пациентке, так что оставьте-ка вы ее в покое.

Продолжая держать Мэгги за руку, я сделал глоток остывшего кофе.

Моя жена никогда не была излишне сентиментальной и не любила «слюнявых нежностей», как она выражалась, зато ей очень нравилось, когда я гладил ее по ногам. В своем ночном столике она постоянно держала увлажняющий крем, который покупала в одном из бесчисленных отделов торгового центра. Вы наверняка знаете, о каких отделах речь. Серьезной косметики там нет, зато полно кремов, ароматических свечей, морской соли и прочей ерунды, которая годами загромождает полки в вашем шкафчике в ванной. Мне запах этого крема не особенно нравился, но Мэгги была от него в восторге. Она утверждала, что от него пахнет жимолостью. Назывался этот крем «Нежное масло для тела».

У меня от рождения не слишком хорошее обоняние. Нет, я могу почувствовать аромат гардений, запах жареного бекона или тех духов, которые Мэгги называет «Вечность», но в целом я предпочитаю ориентироваться в окружающем мире, не полагаясь на возможности своего носа. Мэгги, напротив, способна унюхать все что угодно. Много раз, заезжая в торговый центр, мы останавливались перед парфюмерным прилавком, и Мэгги, закрыв глаза, безошибочно различала ароматы восьми сортов духо́в. Мне же казалось, что все они пахнут одинаково.

Но неделю назад я принес «Нежное масло» в больницу и положил в тумбочку Мэгги. Сейчас я открыл ящик, свинтил с тюбика колпачок и, передвинув свой стул поближе к изножью кровати, осторожно снял с Мэгги носки и начал втирать крем ей в кожу. Я начал с пяток, потом перешел на свод стопы, смазал кожу между пальцами и наконец перешел к лодыжкам.

У Мэгги очень красивые ноги. Пальцы на ногах аккуратные, с небольшими, янтарного оттенка мозолями и коротко подстриженными ногтями. Я, бывало, шутил, что, если поменять ей пальцы местами, никто этого не заметит, потому что, мол, они все равно одинакового размера.

А еще у нее сильные ноги – с изящной пяткой, высоким подъемом и мускулистыми икрами. Рабочие ноги, как я их называю. Мэгги – прирожденная бегунья. У нее длинный, летящий шаг; когда мы время от времени делаем пробежку вдоль реки, мне кажется, будто она вовсе не касается земли. Но бег – это ее, так сказать, хобби. Основное занятие и главная любовь Мэгги – это ее сад, поэтому она ковыряется в земле и что-то сажает гораздо чаще, чем бегает.

В первые дни в больнице я просто не знал, как вести себя с Мэгги. Порой я робел, словно подросток на первом свидании, а порой держался с ней, как Папа держался с бабушкой после пятидесяти лет совместной жизни. Иногда я сидел на кровати и разговаривал с Мэгги, а иногда молчал. Бывало, легкий массаж ног заменял мне любые разговоры, но подчас я просто не знал, что сказать.

Несколько раз, когда я входил в палату, морщинка на лбу Мэгги говорила, что моя жена пребывает в некоем внутреннем напряжении. Сегодня эта морщинка тоже была, но исчезла вскоре после того, как я начал массировать и смазывать кремом ее ступни. Кто знает, что́ пребывающие в коме люди слышат, чувствуют, переживают в своем, недоступном для нас мире? Наблюдение за морщинкой на лбу Мэгги убедило меня в том, что они вовсе не спят, то есть не все время спят. Я не врач и вообще не специалист, но иногда, стоило только перешагнуть порог палаты, я сразу понимал, что Мэгги бодрствует. Я был абсолютно уверен в этом, хотя ее глаза были закрыты, а тело – неподвижно. Я видел, что она не спит, по ее лицу. Порой я мог определить это по ее рукам, но чаще – по лицу. В другие разы, когда я приходил, Мэгги выглядела спящей, и я сразу понимал, что она действительно спит. В такие моменты все ее тело казалось полностью расслабленным.