Страшная тайна - Диана Уинн Джонс

Наверное, возобновить отношения оказалось проще, потому что Ник по-прежнему такой же потрясающе красивый ребенок, каким он был, когда я катила его в гору и старушки останавливали меня и говорили, какой у меня прелестный братик (а я всегда отвечала: «Он мне не брат, мы двоюродные»). Просто сейчас он примерно на ярд выше, и мне приходится запрокидывать голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Он говорит, что я тоже не изменилась. Так и есть. Я с двенадцати лет не расту. И у меня все такое же круглое лицо – как неумело нарисованное сердечко на школьной валентинке, – и нос у меня тоже не отрос, так что очки постоянно съезжают. Такая же растрепанная шевелюра мышиного цвета, такое же отсутствие фигуры. Я всю жизнь была этакой пышечкой в ямочках, а пока жила у мамы, у меня был нервный жор (ну и дура же я – думала, здоровую пищу затем и изобрели, чтобы люди не толстели), так что теперь я откровенно ТОЛСТАЯ. Перед тем как сесть это писать, я посмотрела в зеркало и удивилась, что Робби вообще во мне нашел…

[2]

…сообщил, что экзамен на права я не сдала. На самом деле я не виновата. Улицы в Бристоле такие путаные. Вряд ли он меня завалил просто за то, что мы заблудились, хотя в конце концов я съехала задним ходом вниз по Тоттердаун (а уклон там, по-моему, градусов тридцать), поскольку, похоже, забыла, как трогаться на подъеме. Пересдать разрешат только через месяц. Тьфу.

Чтобы выпустить пар, я ворвалась в деканат ветеринарного факультета и подала заявление о переходе на философский. Мне сказали, что я хорошо учусь и неужели я серьезно. И я сказала, что да. Если они думают, что я хочу тут торчать и смотреть, как Робби Пейн строит глазки Давине Фростик, то ошибаются. Мне сказали, что это неуважительная причина для смены специальности. Я сказала, что других у меня нет. Тогда они захмыкали, заахали и сообщили, что все равно до Пасхи, а то и до осени это невозможно – очевидно, полагали, что за это время я передумаю.

НИ ЗА ЧТО. Я не стригла ногтей, пока сидела в больнице с папой. Теперь я клянусь не стричь их целый год. Никто не заставит меня работать с животными, когда у меня когти в дюйм[9] длиной. Нате вам!

БЕСИТ!!! За пересдачу на права я отдала почти все деньги. Пришлось сказать дяде Тэду, что я буду платить ему за комнату и содержание раз в полгода. Он отнесся к этому спокойно. Ведь он и так богатый. А у Жанин, похоже, денег куры не клюют.

Но какие же они душные, господи!

Понятно, почему Ник каждый вечер ныряет в этот свой подвал. Прежде чем я поняла, что можно уходить в мансарду и притворяться, что занимаюсь, я провела несколько вечеров, сидя с ними в гостиной после ужина, и каждый вечер тянулся по сто лет. (Гм. Ужин. Между прочим, Жанин сама не готовит. У нее в холодильнике хранится так называемый «рацион» – запас диетических полуфабрикатов для желающих похудеть. Ник и дядя Тэд едят их с десятидюймовыми горами порошкового картофельного пюре. Мы с Жанин – без пюре. Я каждую ночь просыпаюсь, потому что у меня от голода бурчит в животе, но, надеюсь, страдаю не напрасно.) После ужина они никогда никуда не ходят. Насколько мне известно, как-то раз идея очередной книги посетила дядю Тэда прямо в разгар представления Валлийской национальной оперы, и им пришлось уйти, чтобы он написал первую главу. Жанин не приветствует подобные неразумные траты, поэтому теперь они сидят дома. И почти не смотрят телевизор, поскольку он мешает дяде Тэду обдумывать идеи книг.

Вот мы и сидели. Казалось бы, раз дядя Тэд всемирно известный писатель, с ним должно быть интересно поговорить. По меньшей мере, ждешь, что он расскажет, какие гнусные козни строят демоны в его последнем сюжете (демонов дядя Тэд придумывает как никто, от них просто мороз по коже). Как бы не так. Он вообще никогда не говорит ни о работе, ни о том, что с ней связано.

Я спросила у него почему; это было на второй вечер. Жанин поглядела на меня так, будто я брякнула, что папа римский практикует вуду. А дядя Тэд объяснил, что подобные темы он оставляет для публичных выступлений.

– Писательство – такая же работа, как и любая другая, – говорит. – Хочу приходить домой из конторы и класть ноги на стол – как все.

(Само собой, он работает дома.)

– Ну что ж, тоже точка зрения, – сказала я.

На самом деле я была в полном шоке. Как можно называть просто «работой» все, что связано с воображением? Мое мнение о дяде Тэде, которого я даже любила и которым восхищалась, с визгом скатилось под гору почти до уровня моря.

А потом стало сползать еще ниже – уныло и неспешно, будто санки по очень пологому склону, поскольку дядя Тэд завел разговор о доме. И о деньгах. Явно очень довольный тем, сколько денег он заработал за последнее время, он поведал мне, какие именно украшения и улучшения в доме сделаны на гонорар от каждой книги в отдельности. Жанин с жаром кивала и напоминала ему, что подвал Ника – это результат «Проклятого особняка», а он парировал, что встроенные книжные шкафы – это «Сдавайся, дьявол», и оба сообщили мне, что после «Явления тьмы» они смогли позволить себе пригласить дизайнера по интерьерам и сделать ремонт в гостиной. Я подумала, что относиться так к книгам – это просто ужасно. Я считала, что книга – это Произведение Искусства.

– Но окна во всех комнатах мы оставили как были, – добавил дядя Тэд. – Пришлось.

Дело в том, что я очень люблю здешние оконные стекла. Помню их с детства. Они все волнистые и бугристые. Если посмотреть из окна на улицу, особенно вечером, получается такой утес с домами и деревьями, испещренный теплыми светящимися квадратами окошек, и все скользит и рябит, будто вот-вот превратится во что-то другое. Под некоторыми углами дома изгибаются и растягиваются по-всякому – прямо веришь, что они ускользают в другие измерения. И если смотреть на задний двор, так же здорово. Там получается изумрудно-зеленая панорама города на фоне бледного заката. А когда загораются фонари, они словно дырочки, сквозь которые просвечивает оранжевое небо. Все рябит и растягивается – впору подумать, что смотришь на какое-то диковинное и очень волшебное место, прикрывшееся городом.

Я поняла, что дядя Тэд сейчас погубит эту диковинность, ляпнув о своих окнах что-нибудь скучное и унылое, и до дрожи этого испугалась. Прямо-таки молилась, чтобы он промолчал. Но он сказал. Вот что он сказал:

– Это подлинное стекло времен Второй мировой, представляешь? Сохранилось с тех пор, как Гитлер бомбил здешние доки. Дом ударило взрывной волной, все окна вылетели, пришлось стеклить их заново. Вот мы и оставили стекла, хотя весь остальной дом переделали. Это историческое стекло. Повышает ценность дома, и немало.

Слыхали? Он же фэнтези пишет! У него окна выходят в другие измерения! А думает только о том, сколько лишних денег они могут принести!

Ой, я понимаю, я ужасная и неблагодарная. Они пустили меня к себе пожить. Но все равно…

Ник хотя бы заметил про окна. Говорит, в них видно отблески великой альтернативной вселенной под названием Бристолия. А поскольку в некотором смысле он так же практичен, как и отец, то сделал карты Бристолии для настольной ролевой игры…