Повесть о советском вампире - Александр Слепаков

– Ты ему не поверила? – спросил Фролов.

– Я в психушке не лечусь, чтобы в такое верить, – заверила Иевлева. – Сказки эти пусть местным бабкам рассказывает.

– Участковый за нами ходил каждую ночь, пока солдата не подстрелил. Он за тебя боится. Из-за меня. Он однажды пришел, когда ты спала. Видел тебя голую. С тех пор успокоиться не может. Только о тебе и думает. Так его прихватило, как пацана в семнадцать лет. Он, когда тебя видит, портфель держит перед собой и на лавку садится. А потом еще сидит, ждет, когда можно будет встать и идти. Не пойдешь же так по улице, люди же кругом. И он боится, что я с тобой сделаю что-то страшное. Он хотел меня застрелить, чтобы тебя спасти. Но у него в голове путается от этого состояния, и он ошибся, принял за нас других людей в темноте. И подстрелил солдата. А хотел – меня.

– Я не понимаю. Чего он боится? – удивлялась по инерции Иевлева.

– Он знает, кто я, – признался Фролов.

– А кто ты? – никак не понимала Иевлева.

– Он тебе говорил, – опять напомнил Фролов.

– Да брось. Не верю я в эти бредни! – возмутилась Иевлева.

– Как знаешь, – сказал Фролов.

– Но ведь это неправда! – пыталась неуверенно спорить Иевлева. – Что за чепуха?! Ты не можешь быть мертвым, у тебя теплое тело. Мне только не рассказывай, что ты – мертвец. Я два года в мединституте училась. Я мертвецов видела.

– Да, конечно, – не возражал Фролов.

– Ты не беспокойся, – уговаривала скорее себя Иевлева, – я тебя силой на себе женить не стану. Не хочешь – не надо. Только мне эти сказки не рассказывай.

– Жениться я не могу, – сразу ответил Фролов.

– Ну и не надо, мне и так хорошо, – сказала Иевлева. – И потом, не могу же я выйти замуж за человека, который ничего мне про себя не говорит, а только намеки какие-то дикие делает. Кто ты, в конце концов? Шпион, цыган, вор?

– Я не цыган, – только и сказал Фролов.

– Слава богу, хоть это выяснили. Я о тебе знаю только, что ты не цыган, – улыбнулась Иевлева.

– Да, я не цыган, – согласился Фролов. – Ты не бойся. Я ничего плохого тебе не сделаю. Я не хочу. Я научился. Тебе же не плохо после меня?

– Плохо, – улыбнулась женщина, – мне хорошо с тобой, после тебя плохо и хорошо только опять с тобой.

– Я не про это спрашивал, – сказал Фролов. – Ну ладно. А этот твой друг, который вино пьет и руками размахивает, ему не плохо?

– А он тут при чем? – удивилась Иевлева. – Ты же мужчинами не интересуешься, надеюсь?

– Это не то, что ты подумала, – ответил Фролов. – Но… он хорошо себя чувствует?

– Он алкоголик, – ответила Иевлева. – Выдающийся поэт. Но тебе не соперник. Ты вообще вне конкурса.

– Конечно, – согласился Фролов.

– Ну, от скромности ты не умрешь, – улыбнулась Иевлева.

– Да, конечно, не умру. Но это не то, что ты думаешь.

– А что? – спросила Иевлева.

– Если хочешь узнать обо мне, посмотри у него на левой руке, на запястье, и на левой ноге, на щиколотке…

– И что же я увижу? – спросила Иевлева.

Но вместо ответа она увидела его взгляд, почему-то испугалась, и от этого испуга ее накрыла такая волна, что, когда он вошел в нее, она опять чуть не потеряла сознание и после этого опять провалилась в сон. И проснулась на своей кровати в общежитии. И стала думать, а не сходит ли она все-таки с ума. Она даже не знала, как его зовут.

Утром первым делом она осмотрела указанные места на теле поэта. Поэт не возражал, он привык к заботе о себе дам разного возраста, так как сам о себе заботиться он то ли не мог, то ли не хотел. Он подчинялся, делал то, что ему говорили, не сопротивлялся, пока ему давали выпить. Женщины же, влюбленные в его поэзию, в выпивке не отказывали. Они были реалистками, понимая, что хронического алкоголика лишать выпивки жестоко, а главное, бессмысленно. Тем более что он в пьяном состоянии только впадал в транс и читал стихи. А стихи его были очень красивые, и сам он был ничего из себя мужчина. Вполне очень даже. И заботиться о нем было делом естественным, так как стихи его, конечно же, никто не печатал, они были «безыдейные», жить ему было негде, и городская интеллигенция фактически содержала его как общую собственность. И в первую очередь занимались этим дамы, потому что они умнее и добрее. И беспомощность будит в них материнский инстинкт.

Случалось ему, конечно, время от времени попадать к какой-нибудь из них в кровать. Но это были отдельно взятые эпизоды. Как-то я не помню, чтобы был у кого-то с ним продолжительный роман. Он же, будучи поэтом, любил всех женщин, или, так сказать, женщину вообще. К тому же, если он доходил до уровня сильного опьянения, а много для этого не требовалось, он становился трудным собеседником, так как заплетающимся языком переходил к теме своей гениальности и уже исключительно этой темы придерживался.

Он был абсолютно убежден, что со временем ему в городе поставят памятник. Может, и стоит когда-нибудь это сделать. Поставить ему памятник. Так на нем и написать: «Александр Брунько, поэт. От ростовской интеллигенции. Наш друг, которого мы не могли спасти. А что мы вообще могли спасти?» И даты жизни.

Итак, Иевлева осмотрела его руки и ноги в указанных местах и обнаружила совсем небольшие ранки на коже над сосудами. Ранки эти похожи были на следы укуса какого-то насекомого. Но они не имели характерного бугорка вокруг себя, были все-таки чуть больше, чем комариные, но, что странно, они не подсыхали, как обычно это бывает с повреждением кожи. Но из них не сочилась кровь. Это было непонятно. Они не воспалялись, не чесались. Поэт объяснил ей, что наверняка это следы вампира, о котором поговаривают в деревне. Что он этого вампира понимает. Вампир, как мертвый человек, не может пить вино, а как мужчина, не может не хотеть этого. Поэтому он пьет кровь поэта, которая сама по себе не может не быть особенной, а алкоголь в ней – единственный доступный вампиру способ выпить в нашем невампирском смысле слова.

На вопрос «Мало ли в селе пьяных мужиков?» справедливо заметил, что таких, как он, нет ни одного. Он привык окружающий его мир воспринимать в поэтических образах. Но никогда еще созданный им образ по своей природе, чисто поэтически, не отражал реальность так абсолютно верно, как на этот раз.

Это выяснится потом, а сейчас, слушая иронически напыщенные разглагольствования поэта, Иевлева рассматривала ранки на его коже и понимала, что и у себя она видела такие же. Они проходят через несколько дней. Несколько дней они остаются такими же, как в день их появления, никак не меняясь. Потом исчезают без следа. Она думала, что это следы каких-то аллергических реакций от контактов с насекомыми. Но они всегда возникают как бы над сосудами. И о них говорил ее ночной гость, связывая их с тем, что о нем говорил участковый.

А участковый о нем говорил, что он вампир. И получалась в результате какая-то дикая чертовщина, разъяснить которую не было никакой возможности с имеющимися на данный момент фактами. Поэтому, как ученый, Иевлева решила для себя, что надо за этим всем понаблюдать и тогда появятся новые факты, объясняющие это явление.