Шмотки. Роман из мира моды - Кристин Орбэн

– Разве твои книги не научили тебя, как лечить такие болячки? – спросила я его.

Он тупо посмотрел на меня и выразил еще большее непонимание, когда я добавила:

– В конце концов, я правильно поступаю, ограничиваясь шмотками. Сам видишь, вечное чтение ничего не дает, книги не в силах прийти к тебе на помощь в тот момент, когда ты нуждаешься в этом больше всего. Пойдем со мной в бутик Йоши Ямамото, выбрось в мусорную корзину свой красный шарф, а то можно подумать, ты собираешься баллотироваться во Французскую академию. Я подарю тебе черный бесформенный костюм, и ты наконец будешь походить на философа: небытие и все такое, все они работают над образом. Подумай и ты над этим, и увидишь, что новый силуэт способен перевернуть твою жизнь почище Гегеля. И потом, может статься, благодаря костюму к тебе вернется твоя девушка, а ты уже успеешь разлюбить ее.

Спустя четыре месяца после этой беседы, в итоге которой философ остался в растерянности стоять на лестничной площадке, я заметила, что он перестал отлучаться из дому. Выпуски «Монд», ни одного номера которой он не пропускал, помогали ему скоротать сумерки.

Я измеряла его депрессию длиной шарфа. За последнее время он так ссутулился, что концы шарфа болтались где-то в районе колен. Похоже, кашне может служить барометром. Итак, я вышла из своей гардеробной, повязала эту половую тряпку из красной шерсти ему вокруг шеи и повлекла его вниз, чтобы заставить выговориться за стаканом свежевыжатого морковного сока, освободиться от того, что причиняло ему боль.

Я чувствовала, что должна помочь ему. Уж я-то знаю, что на земле есть странные существа; стоит их разлюбить, они влюбляются еще сильнее, они готовы создавать любовные страдания из любого пустяка: в тот момент, когда с ними готовы расстаться, боль погружает их во все более удрученное состояние. Я хорошо запомнила мужчину, на которого совершенно не подействовали мои белые хлопчатобумажные трусики «Petit Bateau», мужчину, которого ни один пояс для чулок не смог бы заставить отвернуться от экрана компьютера. Тогда я поняла, что отказ может пробудить в ком-либо любовь. Но понимание само по себе мало к чему приводит. Моя бельевая лавочка и я сама, не верившие в то, что такое вообще возможно, подверглись испытанию на разрыв. Я превратилась в обрывки, просто лоскутное одеяло.

Натянув леггинсы, я уселась как прикованная возле двери философа, жесткий ворс коврика у входа вонзался в мои ягодицы. Вдруг я заметила над головой его лицо и футляр для ключей.

– Тебе что, нехорошо?

– Я хотела поговорить с тобой о твоих терзаниях...

Он удивленно посмотрел на меня. Поскольку я не тронулась с места и мешала ему пройти, он пригласил меня в квартиру.

Мы уселись за круглый стол, за которым он работал; судя по корзинке с переспелыми бананами и булочками, а также по исписанным листам, валявшимся на полинявшей скатерти, ел он тут же. Скатерть, должно быть, покупала его мать.

– Будешь красное вино?

– Да. Я люблю красное, но я хочу сказать тебе, что любовные страдания вовсе не греют, даже если тебе хочется страдать... нельзя пережевывать это, разогревать, томить на медленном огне весь вечер в твоей берлоге, это нельзя продлить словами, похожими на свернувшийся соус, то, что твои мысли еще «полны ею», не способно утешить. Это не катит! Расстанься с этим, другого решения просто нет!

Если твое сердце ранено женщиной, следует удалиться туда, где ей тебя не достать; туда, где стены, люди, рестораны, канапе, кровати, бутылки бордо и спагетти, слова и запахи не будут твердить тебе о ней; туда, где язык, краски, часы суток, ритмы и рифмы совсем иные; нужно уехать как можно дальше, хоть на Луну, если это возможно, и там, вдали от привычных путей, от драгоценных воспоминаний, запечатлеть в себе внешний мир, чтобы в итоге измениться. Не надо читать книги, что ты открывал, когда вы любили друг друга, избавься даже от газет, ведь любая твоя привычка влечет тебя к ней!

– Но в какой-нибудь Лапонии неба почти то же, что и в Париже, – голубое, чуть светлее, чуть темнее, но то же небо.

Не поднимай голову, влюбленным вовсе не следует смотреть вверх. Я говорю тебе все это, потому что знаю, что такое боль, она оседает на твои согнутые плечи, на повешенный нос, на волочащуюся походку. Она здесь, эта шлюха, ввинтившаяся в твое тело мыслителя, который не в состоянии мыслить достаточно ясно, чтобы отбросить ее, в тело, пораженное страданием, так как частицы этой женщины, причинившей тебе боль, все еще здесь. Мне ведомы пути любовного страдания, я тоже хаживала ими и могу объяснить тебе: это вечный маршрут, каждый полагает его единственным и неповторимым, но на самом деле он ужасающе банален. Все познают одни и те же чувства, ту же фрустрацию, тот же бунт: Курбе, Оскар Уайльд, Клод Франсуа, квартет «Битлз», торговец из овощной лавочки. У всех одно и то же! Впрочем, страдание ведет лишь к бегству от людей, быть может это путь к литературе.

– Уже неплохо.

– Чушь! Когда-нибудь морщины станут воспоминанием, а боль – жизненным опытом. Самое скверное во всех этих историях то, что ни опыт (я сужу по себе), ни понимание (это о тебе) не препятствуют появлению новых ожогов, и все начинается сначала. Так, может, стоит объединиться?

– Ты что, снова тонешь?

– Быть может... Я обедала у снобов в Ламорлэ и встретила там одного профессора, это врач по прозвищу Бог, вот он-то, я чувствую, способен заставить меня страдать; меня интригует эта странная тяга к тому, что может причинить страдание. С тех пор как мы встретились, во мне появилось нечто странное. Смотри, как я вырядилась, пожалуй, для меня это плохой признак.

– И правда, никогда не видал тебя в таком прикиде, это что – что-то вроде леггинсов?

– Да не вроде, именно леггинсы, так и есть.

– Выглядит непринужденно!

– Браво! А ты не безнадежен, мог бы писать для журнала «Мадам Фигаро».

– Издеваешься?

- Нет, я хочу помочь тебе выиграть время, объяснить все вкратце, потому что ни в одной из твоих книг этого нет, ведь правда же? Иначе это отнимет у тебя три года – обычно таков контракт.

– Три года?

– Да, именно три! Я приняла это решение, когда увидела, как ты едва тащишься со своим свисающим с шеи шарфом. Все началось двадцать четвертого декабря, тогда вам пришлось расстаться. С тех пор я поняла, что с каждым днем ты выглядишь все хуже, однажды вечером ты возвращался уж не знаю из какого мысленного путешествия, и мы вместе поднимались в лифте, ты даже не придержал передо мной дверь, и мне здорово досталось, а ты даже ухом не повел, настолько погрузился в свои мысли. Несколько дней я поджидала тебя с пакетом для мусора цвета морской волны у Гренадинских островов, я пыталась инсценировать случайную встречу и, быть может, чуть-чуть поддержать тебя. Но с тех пор как я познакомилась с Богом, мне вряд ли удастся оказать тебе поддержку.

– Жаль.

– Давай без ложной галантности – ничего тебе не жаль. Если однажды ночью я приду тебе на помощь, то только потому, что такая уж у меня натура, но это не значит, что я тебя полюблю. Как ты думаешь, может, нам стоит подружиться? Я бы гордилась, что у меня есть друг философ.