Золотая пыль (сборник) - Генри Мерримен

Дезирэ продолжала получать от мужа письма, полные любви и войны. Он долго находился в Кенигсберге, каждый день надеясь, что его пошлют дальше. Затем он переправился с Мюратом через Неман и написал об утомительном путешествии по литовским равнинам. В конце июля он вкратце упомянул о прибытии Казимира на главную квартиру.

«С ним прибыл курьер, – писал Шарль, – который привез твое письмо. Не верю, чтобы ты любила меня так, как я тебя люблю. Во всяком случае, ты мне этого не пишешь так часто, как я бы хотел. Рассказывай мне обо всем, что ты делаешь и думаешь каждую минуту…» И так далее.

Шарлю, по-видимому, так же легко было писать, как и говорить, и он не стеснялся выражать свои чувства. «Курьер уже в седле, – заканчивал он. – Казимир говорит, что я должен кончить письмо. Пиши мне обо всем. Как поживает Матильда? Здоров ли отец? Как он проводит день? Продолжает ли он ходить по вечерам в свое кафе?»

Последнее казалось припиской, которая пришла Шарлю на ум вследствие, может быть, разговора в той комнате, где он писал.

Письмо из Стокгольма от другого изгнанника было короче.

«Я здоров, – писал Антуан Себастьян, – и надеюсь вернуться вскоре после того, как вы получите это письмо. Нотариус Феликс Мейер имеет распоряжения относительно снабжения вас деньгами на домашние расходы».

Видимо, у Себастьяна были в Данциге еще и другие друзья, которые сообщали ему обо всем, что происходит в городе.

Ни Матильда, ни Дезирэ не последовали совету Барлаша написать отцу. Они не знали, куда он бежал, и не получали никаких сведений ни об его адресе, ни о его будущих планах. По-видимому, тот, кто устроил бегство Себастьяна, счел более разумным, чтобы его родные не имели о нем сведений.

Ради Барлаша Дезирэ мало говорила о его участии в бегстве Себастьяна, и Матильда не интересовалась этими подробностями. Однако же она рассказала о помощи, оказанной Луи д’Аррагоном.

– Почему он это сделал? – спросила Матильда.

– Потому что я его попросила, – был ответ.

– А почему ты его попросила?

– Кого же было еще просить? – возразила Дезирэ, и на это возражение действительно нечего было ответить.

Возможно, Матильда задавала эти вопросы потому, что они ей были подсказаны Казимиром, который, узнав, что Луи д’Аррагон помог ее отцу ускользнуть, решил выяснить этот вопрос характерным для него способом.

– Какую выгоду видел он для себя, совершая это? – спросил он, шагая рядом с Матильдой по Пфаффенгассе.

Казимир задавал и другие вопросы, касающиеся д’Аррагона, на которые Матильда тоже не в состоянии была ответить.

С того времени возобновились уроки танцев под музыку наемного скрипача, и Дезирэ снова взялась за свои обязанности хозяйки, стараясь свести концы с концами. Она с прежним рвением боролась с нуждой и с прежней энергией тормошила неуклюжих учениц.

– Вам, по-видимому, ничего хорошего не принесло то, что вы вышли замуж, – сказала, запыхавшись, одна из ее учениц, между тем как Дезирэ, смеясь, поправляла растрепанную прическу.

– Почему?

– Потому что вы продолжаете сами шить себе платья и учите танцам, – ответила ученица, быстро задержав вздох, вырвавшийся у нее при мысли о каком-нибудь красивом прусском бурше.

– Но Шарль вернется полковником, и я буду в шелковом платье раскланиваться с вами, сидя в коляске, запряженной парой… Ну, левую ногу вперед! Вы не так устали, как вам кажется.

Для занятых людей время летит довольно быстро. В августе, который наступил после жаркого июля, пришло короткое письмо от Себастьяна. Себастьян, или, вернее, тень прежнего Себастьяна, вернулся через несколько часов после того, как дочери получили это письмо. Он был не один. Дезирэ, которая всегда быстро все слышала, видела и действовала, услышала шаги своего отца в коридоре вместе с еще какими-то другими тяжелыми шагами. Она выбежала на площадку лестницы и увидела отца, смотревшего прямо на нее, между тем как его спутник, в грубой матросской одежде, повернулся спиной, чтобы положить на пол багаж, который он нес на плечах.

Матильда пошла за Дезирэ, и Себастьян поцеловал своих дочерей с той холодной сдержанностью, которая всегда заставляла задуматься о деятельном прошлом, когда все теплые чувства были заглушены как слабость, неприличная в такое суровое и жестокое время.

– Я увез его, а теперь возвращаю обратно, – сказал матрос, поворачиваясь к девушкам лицом.

Дезирэ все время знала, что это Луи; Матильда же вздрогнула при звуках красивой французской речи в устах воспитанного француза; речи, которая так редко раздавалась в Данциге, да и во всей обширной Империи того времени.

– Да, это правда, – сказал Себастьян, повернувшись к спутнику и внезапно изменив свои манеры.

В его голосе и осанке появилось нечто такое, чего его близкие никогда раньше не замечали. Казалось, что из всех людей, с которыми Себастьян имел дело, Луи д’Аррагон был единственным человеком, стоящим с ним на равной ноге.

– Вы проделали это с большим риском для себя, – произнес Себастьян, не придавая, однако, такого большого значения опасности, которое придают ей люди наших осторожных дней.

Сказав это, он дотронулся до руки Луи и жестом пригласил его подняться по лестнице. Это имело видимость товарищеских отношений, несколько удивительных у столь обыкновенно холодного человека, как Антуан Себастьян, который был учителем на Фрауэнгассе.

– Я писала Шарлю, – сказала Дезирэ д’Аррагону, когда они вошли в гостиную, и она, приблизившись к своему письменному столику, начала приводить свои бумаги в порядок.

Эти бумаги были письмами от мужа, по-видимому, читанные и перечитанные. А ответ на них – чистый лист бумаги с написанными на нем только числом и адресом, – лежал у нее под рукой.

– Почта уходит сегодня вечером, – сказала Дезирэ со страхом в голосе, точно боялась, что по той или иной причине она рискует не отправить письмо.

Дезирэ посмотрела на часы и, стоя с пером в руке, подумала о том, что написать.

– Позвольте мне черкнуть несколько строк? – спросил Луи. – Может быть, неблагоразумно лично отправлять ему письмо, раз я на враждебной стороне. У меня к нему небольшое дело о наследстве, которое досталось нам обоим. Я поместил деньги на его имя в один данцигский банк. Он может их потребовать, когда возвратится.

– Так вы, значит, не переписываетесь с Шарлем? – спросила Матильда, освобождая место для Луи на большом столе и ставя перед ним чернильницу, перья и бумагу.

– Благодарю вас, мадемуазель, – произнес Луи, пытливо взглянув на нее, и в его темных глазах блеснуло любопытство, которое она уже однажды пробудила в нем, когда им случилось встретиться в первый раз.

Луи, по-видимому, обнаружил, что Дезирэ заинтересована им больше, чем хочет это показать.

– Нет, я не любитель переписки, – продолжал он. – Да и если бы при настоящих обстоятельствах мы и переписывались бы с Шарлем, то это могло привести только к интриге, к которой я не имею никакого расположения, а Шарль – никаких способностей.