Руины Арха - Олег Фомин

– Жуть! – выдохнула Катя.

– Но ты, похоже, не веришь, – обратился я к Борису.

– Не верю, – согласился тот. – Как не верю и в байку про гигантские кишки, что плавают в космосе. Но многие верят. Например, адепты культа Кровавого Арха.

– Да уж, считать, что за всем стоит прожорливая тварь, вполне в духе людоедов… А сам ты веришь в какую теорию?

– Ни в какую.

– Серьезно?

– Абсолютно. Какая разница? Это ничего не меняет. Чем бы ни были Руины, они опасны, и надо знать, как выжить, а философия – на десерт. Если до десерта очередь вообще дойдет.

Я не стал вытягивать из Бориса жилы, хотя чувствую, от ответа уходит. Версия о Руинах у него есть, и он в нее верит. Не может человек не верить ни во что, атеисты – и те верят. Не в Бога, так в другое. В прогресс, например.

Пол задрожал. За горстку секунд дрожь взлетела по экспоненте. Я уже чувствовал однажды такую дрожь, и хвала гормонам, что страх в тот раз въелся в шкуру, иначе б сейчас шкура не среагировала вовремя.

Я отпрыгнул назад, ухватив в кольцо рук Катю, та вскрикнула, но я почти не расслышал, грохнуло страшно, мы упали, нас присыпало каменными листиками и зернами.

Из пола, где мы с Катей были только что, торчит нервод.

Борис по ту сторону живой сети, складки плаща колышутся после разворота, дробовик в ладонях опущен, сигарета из левого уголка оскала перекочевала в правый, кончик засветился оранжевым, пыхнул синий дымок, Борис голову медленно запрокидывает, ведя взор от корня нервода до верхушки, та вонзалась в потолок, крепкое словцо заглушил треск тока.

Щупальца распяли полость туннеля на копьях, тяжелые граненые острия вбуриваются в плиты, серый щебень брызжет плотными вихрями. Свободные хлысты извиваются, вспыхивают саблевидные блики, трещат искры, их белые ломаные цепочки льются, сплетаясь в ручьи, вдоль щупальцевых гребней.

Кнут рассекает воздух близко от Кати, та взвизгнула, я успел ее отдернуть, поднимаю на ноги, девчонку от страха трясет, удерживаю с трудом.

Мой взгляд скачет, ища выход.

В стене справа нет плиты, блоки вокруг пустой ячейки держатся на честном слове, на них черный цветок трещин.

Хватило пары ударов ботинком, чтобы этот натюрморт обрушился, брешь изрыгнула волну рассыпающихся брикетов в облаке пыли, вталкиваю туда Катю, ныряю сам.

Нас принимает коридор-сосед, треск и грохот здесь глуше, но по-прежнему хочется съежиться. Чуть поодаль стена выплевывает плиту, вслед за второй блеснула рукоять дробовика, в край третьей вгрызаются пальцы Бориса, блок исчезает. Тащу Катю к готовящемуся люку, ладонь толкает ее меж лопаток, Катя пробегает вперед.

Стену под моими ногами прошивает щупальце, спотыкаюсь, лечу как ракета, но в полете нервод лодыжку заарканил, меня рвануло назад, от впившихся шипов я вскрикнул раньше, чем от удара о пол, но и того не ощутил, чувствительность сжег разряд тока, меня парализовало, в глазах мигает темнота, линии размылись, могу лишь наблюдать, как зубастая веревка волочет меня в черную пасть стены.

В корень мясного плюща вонзился арбалетный болт, брызнул темный густой фонтанчик, по ту сторону стены взревело, казалось, рев засосет все вокруг, но хватка монстра тем не менее ослабла.

Катины ногти впиваются мне в плечи, я должен был взвыть от боли, пальчики стиснули намертво, будут синяки, но чувствую лишь факт прикосновения, кожа почти не слышит тепла ее хрупкого тела, когда она перекинула мешок по имени Влад себе на спину, нет сил даже обнять ее, меня едва хватает на то, чтобы пьяно переставлять ходули.

Из бокового лаза впереди торчит лапа Бориса.

– Шустрей, детки!

Лапа подхватывает меня, миг темноты, и меня мягко выбрасывает в коридор, откуда мы сбежали, но теперь по другую сторону от нервода, из дыры выныривает Катя, Борис ставит меня на ноги, я уже могу хотя бы держать равновесие.

Буйство нервода медленно, но верно затухает, усеянные шипами черви вползают обратно в гранитные норы, гибкие пилы еще крошат попадающиеся на пути камни, в сумраке застывают на миг и исчезают белые деревья разрядов, но это лишь досада оставшегося голодным хищника, что прячется в логово, не более.

– Пять с плюсом за реакцию, Владик, – сказал Борис, глядя, как гребни наждачат края нор, пока щупальца вползают, это напоминает рычание. – Секундой позже, и вас с Катюхой пригвоздило бы к своду.

Я и Катя пыхтим вразнобой, но все же неким слаженным дуэтом, а когда в каменную толщу ускользают копья, перевожу взгляд на Катю, она тоже поднимает на меня глаза, лишь сейчас осознаю, что руки стиснуты кольцом вокруг ее талии, утонули в мягком, теплом облаке шубки, а Катя высвободиться и не пробует. Прижимается чуть крепче.

– Спасибо, – шепчу.

В ответ смущенная улыбка, глазки опускаются, читаю в них вину за то, что бросила, когда меня чуть не сожрало болото, затем хрустальные сферы вновь отражают меня, Катя улыбается лучезарно.

– Обращайся.

Нас пробивает на «хи-хи».

Спешим убраться, но адреналин из кровеносных русел отхлынул, обнажив боль в лодыжке, и через пару коридоров мне приходится опустить задницу на замшелый пласт стены, тот рухнул, наверно, лет сто назад.

Катя с заботой, безболезненно, словно прошла медсестринские курсы, снимает с меня ботинок, закатывает штанину, под ней кровоподтеки, блестящие бордовые ямки от шипов. Борис опустился напротив меня на колено, плащ укрыл веером огромную площадь, пальцы быстро и грубо, как у полевого хирурга в окопе, прощупывают, я сквозь зубы шиплю.

– Кости целы, – заключил Борис, поднимаясь, плащ обтек фигуру, точно ртуть.

Достает из торбы аптечку и термос, Катя моет мне ранки теплой водой, в воздухе запахло спиртовыми растворами, лодыжку оплела повязка, бинт белоснежный, в коридоре аж посветлело, Борис приготовил из воды в термосе чай, мы трое минут пять уютно журчим.

– В прошлой жизни я бы ценил такой момент? – спросил я себя вслух, выпив последний глоток.

– Вопрос риторический, – сказал Борис.

Кружки звенят, возвращаясь в торбу.

– Чай после кровавого рубилова это событие. Особенно когда новое рубилово не за горами.

– Так спокойно, – вздохнула Катя, прислонилась ко мне, обнимает себя за плечи, моя рука тоже обнимает ее, сидим на островке стены как воробышки в серый дождь под краем крыши. Катя смотрит куда-то в пол, произносит грустно: – Интересно, когда этот покой закончится?

Лязгнула сталь, в кулаке Бориса блестит нож, его взгляд поверх нас, за наши спины, вокруг глаз потемнело от сеток морщин.

– Сейчас.

Я ощутил резкий холод, когда мы с Катей разорвали объятия, нас подбросило, развернуло в разные стороны, лица обращены к концу коридора, ладонь обожгло льдом от рукояти пистолета.