Импровизация на тему убийства - Яна Розова

А иногда, зная, что вечером вы встречаетесь с друзьями мужа, ты очень счастлива. Надеваешь новое платье, чувствуешь себя богиней и на пороге ресторана вдруг кристально ясно понимаешь, что платье не поможет. Ничто не поможет, ведь он стоит у бара рядом с другой женщиной…

Но ты совершенно точно ощущаешь – тембр его голоса всегда меняется, когда он называет тебя по имени. Он зачем-то подробно объясняет, где был вчера вечером. Пытается угостить всякими вкусностями, неловко и некстати, на удивление смущаясь из-за такой ерунды.

Первый раз это случилось в самом начале сентября 2004 года, в те дни, когда еще не верится, что лето кончилось, а вечерами с каждым днем темнеет все раньше. Неизбежность осени накладывает свой отпечаток на все, что ты делаешь и о чем думаешь. Кажется, что круг замкнулся, но красота золотых листьев на фоне синего неба превращает похороны лета в праздник для глаз.

В это воскресенье все складывалось обычно для этого дома, то есть наперекосяк. Митька простудился, Зюзю накрыл приступ бешенства, Ник срочно уехал на работу, а я вспомнила, что не поздравила сестру с днем рождения.

Митьке тогда только исполнилось одиннадцать. Его простуда была так себе, ничего серьезного, поэтому я не побоялась оставить бедного больного мальчика на сумасшедшую старуху. Впрочем, злоба ее обычно вытекала в мембрану телефона, куда Зюзя высказывала свои претензии миру.

Словом, я смылась из дому. Митька, конечно, поныл немного, пожаловался на скуку и под шумок попросил привезти ему из «Джаза» огромную пиццу с моцареллой.

Я на все согласилась, но предупредила, что вернусь только вечером. Митька грустно чихнул и включил телевизор. Я не стала возражать. Поваляться у телевизора – разве не об этом мечтают все нормальные люди?

Не успела завести мотор верного «ниссана», как зазвонил мобильный. Это был Ник.

– Вы очень заняты? – спросил он голосом человека, придавленного бетонной плитой.

– Я за подарком для сестры еду. Забыла, что день рождения у нее.

– Не стал бы просить, но нет никого рядом… Голова что-то немного… За руль боюсь сесть. Заберете меня из «Джаза»?

Приступы головной боли мучили Сухарева постоянно. Иногда его мрачность и недоброе выражение лица объяснялись именно дурным самочувствием.

О приступах боли он никогда не говорил, ни на что не жаловался. Я узнала о его мучениях, заметив, как иногда ночами Ник, шипя под нос ругательства, грузится в машину и отбывает в неизвестном направлении и возвращается буквально через пятнадцать минут. Увидев это впервые, я спросила, в чем дело. Он смущенно признался, что ездит за таблетками от головной боли, потому что они все время кончаются. Тогда я организовала в ванной аптечку, где анальгетики не переводились.

Вторым излюбленным средством борьбы Ника со спазмами в голове был коньяк. Обычно Ник начинал принимать его превентивно, еще до начала приступа. Удивительно, но алкоголизм в наследство от матери Нику не достался. Пил он, честно говоря, много, но пьяным я его никогда не видела. Это было его собственное удивительное качество, которое с удовольствием обсуждалось окружающими.

Мой «ниссан» припарковался у ресторана через пятнадцать минут после звонка Сухарева. У меня в сумке были нужные анальгетики. Я даже в голову не стала брать, почему же Ник не вызвал такси, не попросил Пряника или Жанну отвезти его домой, ведь сегодня воскресенье и у Жанны наверняка выходной день. В конце концов, он мог бы обратиться за помощью к охраннику ресторана…

Но он попросил меня. Катись к черту, родная сестра.

Ник полулежал в кресле, и с первого взгляда было заметно, как он мучался. Глаза были закрыты, на шее, прямо над воротником пуловера, пульсировала венка.

Он услышал скрип дверных петель, приоткрыл глаза и с трудом отлепил спину от подушек. Медленно сел на диване, отчего его мотнуло в сторону, обрел равновесие и тяжело вздохнул.

Еще в баре я попросила у официанта стакан воды и сразу же протянула мужу таблетку. Он проглотил ее с таким выражением лица, будто это была живая мышь. Хлебнул воды и со стоном опрокинулся на спину.

Я пошла на кухню просить пиццу для Митьки и чашку кофе для себя. За Ником я вернулась спустя двадцать минут. Горячая пицца «Четыре сыра» ждала в машине.

– Вы жизнь мне спасли, – сказал Сухарев. Он снова сидел на диване, но выглядел намного лучше. Лучше и веселее…

– Очень рада. Поедем?

Ник не пошевелился, наблюдая за мной немного покрасневшими рысьими глазами. Это настораживало.

– Да, сейчас, – сказал он. – Только одно дело. У меня сегодня годовщина.

– Какая?

– Знаете, я этот день всегда отмечаю. Восемь лет назад я на машине разбился. Довольно серьезно. После той аварии голова у меня и болит периодически.

(Авария была, но голова Сухарева начала болеть гораздо раньше. Он врал, как я узнала позже, но тогда его слова звучали очень правдиво.)

– Я не понимаю, вы аварию отмечаете – как что?

– Ну, как поминки отмечаются или как день второго рождения. Или я неправильно выразился? Мне выпить надо. В этот день я всегда пью.

– Вообще-то, – сказала я скорее сама себе, чем мужу, – в другие дни вы тоже пьете…

На журнальном столике стояла початая бутылка коньяка и два низких широких бокала. Один из них предназначался мне. Я попробовала как-то воспротивиться, сослалась на день рождения сестры, на пиццу для Митьки, но даже имя сына не подействовало. Ник разлил в бокалы коньяк, сказал, что потом мы вызовем такси, и, совершенно позабыв о вежливости, опрокинул коньяк в рот.

И я смирилась. Ник впервые приглашал меня вот так выпить, один на один. К тому же искрило.

– Ну, за удачу, – выдала я, хотя Ник, не дожидаясь свистка тренера, опрокинул уже второй бокал.

Коньяк, видимо, помог обезболивающим окончательно справиться с головной болью. Глаза Ника заблестели, он легко встал, прогулялся к окну и отчего-то поморщился, глянув на синее ясное небо и желтое великолепие деревьев за стеклом. Снова вернулся к столику и заговорил. Ему хотелось вспоминать.

– Да, трудно тогда пришлось. Пряник меня спас. Мы в тот день и познакомились. Я в кювете лежал, машина разбита вдрызг! – Он уже немного опьянел, и смех у него был немного неприятный: такой хрипловатый или даже скрипучий. – Пряник разглядел меня в темноте на дороге, остановился, в больницу отвез. Еще и крови мне своей отлил. У нас группа одна.

– Почему тогда не с Андреем пьете, а со мной?

– Захотел с вами. – Во как: мне оказали честь! – Пряник укатил куда-то.

– Теперь понятно, почему вы такие друзья.

– Да я жив только благодаря ему! Но так и есть. Вокруг меня много людей, с которыми у меня мало общего. – Он помолчал. – И вы тоже.

– А что я?..

Ник подошел поближе. Потом сделал еще один шаг, широкий и решительный, и опустился на колени возле моего кресла. Его глаза оказались прямо напротив моих.