Кирпич из Лондона - Вячеслав Миронов

Бандитов засунули в разные машины, повезли в отдел. Кто-то из оперов остался проводить осмотр места происшествия. Народ подтянулся посмотреть на бесплатное шоу. Избитый Кушаковым бомж тоже был там. Показывал свежие и старые синяки, бубнил, как менты его «отоварили» за то, что «общество хотел предупредить». Просил на поправку здоровья.

В отделе было шумно, все кабинеты распахнуты. Задержанных развели по разным кабинетам. Все еще не отошли от захвата. Адреналин бушевал в крови у каждого. Начали допрашивать бандитов. Пока они не отошли от шока, нужно добывать из них информацию. Никто их не бил. Для оперов из уголовного розыска было ниже собственного достоинства бить скованного в наручники. Давить психологически, орать, кулаком врезать по сейфу, чтобы тот загремел. Можно и по столу ударить, что вот так будет с его головой. Стол в очередной раз развалится на части — у него уже такая привычка выработалась. Поутру хозяин снова соберет его, скрутит. Но выглядит эффективно, когда стол от удара рассыпается. Но избивать…

Кто не был занят, слонялся по коридору, из кабинета в кабинет, слушая, что рассказывает задержанный или молчит. Подходил, нависал над ним и орал:

— Колись! Кому сказал!

Шумно, весело, у всех приподнятое настроение. Мероприятие удалось! Как-то все забыли про Кушакова. Тот один сидел молча в своем кабинете и раскладывал пасьянс на компьютере.

Перекрывая весь многоголосый шум, раздался голос Петровича:

— Кушаков! Ко мне!

Роман поплелся к начальнику.

— Ты чего? — Петрович начал орать, как только увидел его. — Это что было?! Какого лешего ты бича запинал? Вы должны были перекрывать возможный отход! Ваш сектор ответственности! Я сам принимал этого урода. Один! Он с ножом! За ним детская площадка перед домом! Там дети!!! Стрелять нельзя! А ты футбольный матч затеял! Ну?!

Кушаков сидел опустив голову.

— Извините. Сам не знаю. Инстинкт сработал. Тот побежал, орет, что менты на «хвосте». Я за ним. Понимаю, что всех подвел. Сорвался. Шеф, обещаю, что такого больше не повторится. Что-то нашло.

Петрович молча смотрит на Кушакова.

— Ты и раньше был не подарок судьбы, — пристально посмотрел на него Петрович. — А как из Финляндии вернулся, так и вообще от коллектива отдалился. Как будто стал всех презирать, считаешь себя умнее всех… Соло в уголовном розыске не работают. Это коллективный труд. Понимаю, что твоя маман отмажет тебя, даже если делу дать ход. Но или делай выводы, или ищи другое место. Я такого «солиста» в отделе не потерплю. Чего тебе надо? Что не так?

В голове у Кушакова пронеслось, что он на волосок от увольнения. И тогда больше не нужен будет Джону и Уильяму. И не будет денег. А вот это уже по-настоящему страшно.

— Шеф, простите! Я все понял. Такого не повторится. Извините!

Начальник отдела бросил на Романа точно такой же презрительный взгляд, что при задержании, и чуть ли не процедил:

— Последнее китайское предупреждение. До первого залета. Или ты вписываешься в коллектив, или коллектив отрыгает тебя. И никто не поможет. Понял?

— Понял, — кивнул Роман.

Он загнал страх вглубь себя. Собрал нервы в кулак. Стал работать. На мероприятиях старался не лезть вперед. Больше слушал, чем говорил. Отношения стали налаживаться.

Через месяц пришло письмо от Эллы, написано было по-русски, с небольшими ошибками:

«Дорогой Роман!

Я очень рада, что ты мне пишешь такие большие письма. У меня все хорошо. Брат Уильям и дядя Джон передают тебе привет. По работе я уезжаю в командировку в Лондон. Было бы очень здорово, если бы ты отпросился с работы и прилетел ко мне на неделю. Мне дали премию, и я верну тебе деньги за билеты. Я очень скучаю по тебе, дорогой Роман! Я буду в Лондоне в течение трех месяцев.

За путевкой обратись в то же агентство, что и в Санкт-Петербурге. Я узнавала, в твоем городе есть их отделение. С визой не должно быть проблем. Очень прошу, приезжай как можно скорее. Я очень скучаю. А из твоего последнего письма поняла, что ты сильно устал на своей работе и переутомился. Все будет хорошо. У меня тут есть знакомые спа-процедуры. Я сниму сама твою усталость и успокою твои тревоги.

Твоя Элла».

Растесс подал рапорта на отпуск и на разрешение выехать в Англию.

Романов, когда узнал, поинтересовался, какого лешего он так быстро снова собрался в отпуск вне графика.

— Ты же сам мне посоветовал подумать о девушке. Она у меня есть, — ответил Кушаков.

— Эта финка?! — недоуменно посмотрел на него Алексей.

— Да!

— Понятно. На случку летишь. Не мог поближе найти? Если у вас все получится, что дальше? Она к тебе или ты к ней? Что там будешь делать? Дворы мести? М-да. — И он горестно покачал головой. — Любовь зла. Полюбишь черт знает кого и черт знает где.

Кушаков почувствовал себя уверенно. Он не знал, что сделают его кураторы, но они его не бросили. Значит, он нужен им! Значит, он ценный агент! Очень ценный, суперценный! И они все придумают! А он… Роман задохнулся от желаний, они распирали его изнутри, разрывали, вырывались из каждой клеточки его тела. А он потребует денег. Много денег! За прежние сообщения и аванс за будущие!

Через три недели он был в аэропорту Станстед, в пятидесяти километрах от Лондона. Толпа встречающих. Были туристы, как он, были командированные, кто-то летел к родным, знакомым. Многих встречали с табличками. Ella — было написано у одного из водителей, стоявшего среди встречающих с равнодушно-скучающим видом.

У агента Растесса было замечательное настроение. Он подошел к нему, бросил сумку к его ногам, протянул руку:

— Я — Кушаков!

Тот лишь холодно посмотрел на жизнерадостного Романа, свернул бумагу с фамилией и, повернувшись, бросил на ходу:

— Follow me. Go!

Растесса как из душа окатило холодной водой. Не такого приема он ожидал. Настроение сразу испортилось. Ему как в душу плюнули. Они подошли к обычному старому «Форду», таких у него в городе много катается, только руль с правой стороны.

Кушаков сел на заднее сиденье, пристегнулся ремнем, съежился, как скомканный листок старой газеты, и закрыл глаза. Его использовали, он для них мусор. Ему хотелось просто умереть. Сейчас. Вот здесь, в машине. Немедленно. Прав был Романов, он выгорел изнутри. Жаль, что не застрелился, тогда бы не испытывал такое унижение.

Водитель молча вел машину, из радиоприемника доносилась музыка. Тихий фон.

За окном стал мелькать сельский пейзаж. Небольшой особняк выделялся среди прочих лишь размерами. Он был немного больше, чем соседние, и зеленые насаждения росли более густо.

Машина заехала во двор и остановилась у входа.

На пороге стоял Джон, улыбался в тридцать два зуба. Кушаков ненавидел Джона и всю иностранную разведку. И себя. За то, что решил поиграть в шпиона. И за то, что уже много чего передал. Хотелось дать по роже, сбить с ног ненавистного разведчика и пинать, пинать ногами в голову, в живот, по почкам, по печени аристократической, чтобы прочувствовал на себе всю боль и унижение, что выпали Кушакову. А потом… с размаху, носком по зубам, чтобы в крошку эти фарфоровые блестящие зубы.