Скелет в шкафу - Галина Щербакова

Юрай рассказал про танкиста, который пришел и положил розы на пепелище.

– Теперь ему есть куда демобилизоваться, – сказала Тася. – У покойницы в Омске хорошая квартира осталась. Она сыну завещана.

– Не было бы счастья, – печально засмеялась Нелка. – Только по мне так в этой сегодняшней «выгоде смерти» заложена такая бомба для всех нас.

– Но люди же в конце концов обязаны умирать, – удивилась Тася. – А родственникам должны причитаться… Что ж тут плохого?

– Да ничего! – сказала Нелка. – Но как-то неуютно жить, если кто-то ждет твоей смерти.

– Но вам-то чего неуютиться? – спросила Тася. – У вас же детей нету?

– К сожалению, – грустно ответила Нелка.

– А у вас дочь, да? – спросил Юрай.

– Дочь. Она далеко отсюда. У нее хорошая семья и все слава богу. – И снова заколотилась ямка на шее.

Уже поднявшись и обходя стол, Юрай приблизился к фотографиям. Получалось, что он как бы знал одну из девочек… Ту, что в веночке…

– Знакомое лицо, – сказал он Тасе.

Тася пожала плечами.

Расстались хорошо, дружески, Тася даже сказала, что теперь никто просто так не приходит, а случайный гость, может, и есть самый лучший. И хозяйка какая есть, и встречает чем бог послал, а со зваными набегаешься и наломаешься.

– Тебе Лилька звонила, – крикнула одна из соседок, открыв дверь своей комнаты. – Проводишь гостей – зайди, расскажу.

– Не надо нас провожать, – сказала Нелка. – Мы добредем сами. Сегодня хорошо дышится.

– Разве в бараке есть телефон? – спросил у Нелки Юрай. – Как ты думаешь?

– Конечно, нет. Просто соседка Таси продает билеты в кассе. Ты ж не ездишь, а я тут уже всех знаю как облупленных.

– Тогда понятно, – сказал Юрай. – Я тупой. А вот девочку в веночке я действительно где-то видел, век мне свободы не видать. И самое главное, недавно…

А потом наступили совсем холодные дни. В дачке ночью было не больше девяти-десяти градусов, днем рефлектор нагревал ее до пятнадцати, но в щели дуло, в окна свистело, музыкант, который снимал квартиру Юрая, уезжать на гастроли не собирался, в общем, ситуация – хоть караул кричи. К тому же Юрай начал кашлять.

– Надо тебе ехать к маме, – решила Нелка. – Это единственный выход. Сама я перекантуюсь и без воды, а ты и маму обрадуешь, и от воспаления легких спасешься.

На том и порешили. И Нелка сказала, что завтра же вызовет маму на переговорную, объяснит ей все, а потом возьмет билет.

Юрай старался больше ходить, но как-то так получалось, что маршрут у него всегда пролегал одинаково. Он огибал дачу Красицкого и выходил на пепелище Кравцовой, оттуда ноги его вели – так складывалась дорожка – к черному месту, где была убита Ольга и похоронена ее собачка. «Спи, мой беби».

Черное место воистину стало черным в осеннюю пору. Это же надо такому случиться, чтобы в «месте природы» не было ничего, на чем остановился бы глаз. Оно казалось беспокойным, нервным, деревья были некрасивыми, земля пучилась кочками, горками, она как бы застыла в колике боли, обыкновенная земля в обыкновенном лесу.

Но здесь, правда, не было ветра. Юрай только потом сообразил, что черное место – впадина и ветер высвистывает где-то вверху, тут же все застыло, как в подземелье. Именно безветренность и останавливала Юрая. Он присаживался на страшнющий обломок сосны и «впадал в думу».

…Она тогда посмотрела на него из своего окна. Ольга на Юрая. Могла подумать: «Сосед нам достался хворый. Не партнер в настольный теннис. Или во что еще». Потом, уже перед тем, как идти на электричку, она завернула на могилку любимой собачки. Что ни говори, а нет тут близко дороги, тропы, чтоб забрести в черное место случайному убийце. Нету, хоть тресни. Но Красицкие живут здесь не один десяток лет, их тут знают, они «цимес» поселка. Значит, многие знают, как знала Кравцова, и про собачку, что «сдохнута была». А уж разговорчики про то, что хозяйка ходит на могилку, наверняка были. Не могло не быть.

Выходит, существовал Некто, знающий, где можно подкараулить даму в печали. Некто видел ее здесь раньше, возможно, не раз. Некто знал, что никто, кроме Ольги, этого поминания не совершает. Она идет одна и сидит здесь тихо и одиноко.

Некий Некто… Которого она должна знать, потому что никаких криков при его приближении не было, они бы слышали… Хотя кто его знает, это надо было бы проверить, а сейчас поезд ушел, кричать бессмысленно – слушать некому.

Значит, следует допустить, что Некий Некто был свой, известный Ольге.

…А через несколько дней умирает от старого детского порока сердца цветущая деваха, которая сидела с ними вечером и даже еще не очень волновалась за маму, допуская, что та могла по дороге домой вильнуть в сторону.

Она ушла ночевать в свой дом и больше никогда из него не вышла. Но Некто мог войти к ней через старую дверь, этот Некто не напугал ее, иначе бы она закричала и тогда уж они точно это услышали бы. Некто мог сказать, что ее мать лежит мертвая под лапой сосны на черном месте, и тогда, вот тогда, сердце могло бы вспомнить свою старую детскую болезнь, вспомнить и остановиться.

А Некто (известный Кто) вышел через старую дверь и ушел в ночь…

Юрай встал и пошел сквозь нарывы и наросты, преодолел это черно-синее пространство, выбрался в чистый ельник, зашагал по нему, дыша хвоей, и даже не заметил, что наступил на вдавленный в землю полиэтилен.

Оказывается, он подошел с другой стороны к тому недостроенному дому, где когда-то жила женщина с ребенком. И еще Кравцова дала ей полиэтилен с парника, чтобы натянуть на крышу. Его снесло первым же ветром, вот он шуршит под ногами… Но несколько дней они тут жили. И он видел эту женщину во дворе Красицкого на фоне куста сирени в теплую лунную ночь. Еще он видел ее днем, когда подходил к их жилью.

Ноги запутались в «крыше дома», подаренной от щедрот Кравцовой. Юрай норовил освободиться от скользкого волглого плена и, наконец, встал на твердь, которая оказалась дверью. Дверь была разрисована детскими каляками-маляками. Одна из каляк изображала головку в веночке.

«Е-мое! – едва выдохнул Юрай. – Девочка в веночке?»

Он ковылял по улице, умоляя судьбу, чтобы она ему послала любого аборигена, с ведром ли воды, сумкой с продуктами, любого, но не было никого. Уже отчаявшись, он едва не попал под детский велосипед, на котором ездил его старый знакомый мальчишка.

– Как твой волшебный камень? – спросил Юрай.

– Я его обменял на две жвачки, – с гордостью похвастался мальчишка. – Но одна была плохая. Несладкая.

– Ты не помнишь, – спросил Юрай, – как звали маму твоего друга из недостроенного дома?

– Он мне не друг. Он беженец, – серьезно сказал мальчик. – С ними надо осторожно. Дашь палец – откусят руку.

– Да брось! – засмеялся Юрай. – У тебя руки целы. Так как ее звали, тетю?