Местечковый романс - Григорий Канович

— Перед тобой, Шлеймке, хочется встать по стойке «смирно» и взять под козырёк. Но эта форма, скажу я тебе, не реклама для портного — останешься в ней, никто не придёт к тебе шиться. Мундиры, погоны, лампасы на евреев всегда наводили только ужас.

— Переоденусь, переоденусь, — расплываясь в улыбке, пообещал сын.

Бурно нарадовавшись во дворе, домочадцы и Хенка потянулись следом за Рохой к дому, как цыплята за квочкой…

— А мы тебя ждали на Хануку, наварили с Хенкой бульону, нажарили оладий, напекли пирогов с изюмом и корицей, и всё это навернули Хава с Мотлом. Сейчас ничего, кроме горохового супа, пары кусочков курицы и остатков субботней халы да полбутылки пасхального вина, нет.

— Хватит нам и по одной рюмочке! — сказал Шлеймке. — Лучшее блюдо на свете — это свобода. Никакой казармы, никакой гауптвахты, никакого начальства в погонах. Свобода! Что может быть вкуснее и слаще, чем она? Отосплюсь, заработаю у Кисина немного деньжат и отправлюсь с Хенкой в Каунас за другим конём — железным. Возьму на выплату «Зингер» и с Божией помощью поскачу на нём галопом к своей удаче.

— Дай тебе Бог скакать и скакать на нём до глубокой старости, — сказала Роха. — «Зингер» — это то, что красит еврея, это его надёжный конь, он никогда не встанет на дыбы, не лягнёт копытами и не сбросит седока на скаку.

Родственники и Хенка выпили остатки пасхального вина, снова потискали переодетого в цивильное платье свежевыбритого Шлеймке и за полночь стали расходиться.

— Я провожу тебя, Хенка, — сказал виновник торжества.

Он провожал её до самого заснеженного рассвета, не чувствуя ни холода, ни усталости.

— Спокойной ночи, — сказала Хенка. — Ой! Что я, дурочка, говорю? Ведь ночь уже кончилась.

— Наши дни и ночи только начинаются, — промолвил Шлеймке. — Пусть же в нашей жизни лишь ночи будут тёмными, а не дни.

— Пусть.

Хенка поцеловала любимого, и они расстались.

Когда заспанная нянька пришла на службу, её уже ждали с поздравлениями все Кремницеры — реб Ешуа, Этель и даже Рафаэль в красивом костюмчике, сверкающей белизной рубашке и элегантном галстучке. Мальчик чуть ли не сразу уткнулся в подол Хенки и пропищал:

— Енька! Не уходи!

— Рафаэль, твоя Енька никуда больше не уйдёт, всё время будет с нами. Сейчас вы пойдёте с ней птичек кормить. Хенка будет рассказывать твои любимые сказки — о Белоснежке и храброй улитке, которой надоело ползать по земле и захотелось стать птичкой, взлететь с тропинки и поселиться на нашем клёне, — объяснила сыну Этель.

— Ну? Чем ты нас, милая, порадуешь? Вернулся наконец твой кавалерист? — обратился к Хенке реб Ешуа, собиравшийся уходить на свой командный пункт — в москательно-скобяную лавку.

— Вернулся.

— Слава Богу! Вы уже с ним, наверное, договорились, когда будете играть свадьбу? — не удовлетворился её скупым ответом самый любознательный лавочник во всей любознательной Йонаве.

— Скорее всего, весной… после Пасхи. Говорят, кто женится после Пасхи, тот никогда в жизни не разведётся.

— А тебя по всем нашим обычаям уже сосватали?

— Нет.

— Нехорошо. Обычаи предков надо соблюдать. Хочешь, я буду твоим сватом? Как ни крути, а кое-кто из Кремницеров в молодости был к твоей будущей свекрови неравнодушен. Сейчас, я думаю, Роха локти кусает из-за того что когда-то отвергла ухаживания моего брата Исайи, да будет благословенна его память.

— Спасибо вам, большое спасибо! Может, мы как-нибудь без сватовства обойдёмся… Даже Роха, кажется, уже не против того, чтобы мы со Шлеймке поженились.

— Против не против, но еврейская свадьба без сватов — это покалеченная свадьба. Встречу Роху — обязательно замолвлю за тебя словечко. Я ей, старой вороне, прямо скажу, что, будь я, реб Ешуа Кремницер, на полвека моложе, без всяких колебаний взял бы тебя в жёны.

— А я попрошу Арона, чтобы он в апреле из боготворимой им Франции приехал в Йонаву не с пустыми руками — пусть купит вам на свадьбу достойный подарок, — сказала Этель. — Сватовство, конечно, дело хорошее, но подарки лучше.

— Не стоит беспокоить господина Арона. У него и без нас уйма хлопот, — смутилась Хенка.

— Мы ведь всё равно без подарков на твою свадьбу не придём. Лучше скажи, что тебе или твоему жениху хочется получить в дар. Только не стесняйся.

От постыдной мысли, промелькнувшей в голове, у Хенки вдруг перехватило дыхание.

— Я не знаю, — она попыталась побороть искушение, но это оказалось трудно сделать.

— Напрасно скрытничаешь. Напрасно утаиваешь своё желание и вольно или невольно обижаешь нас. Мы же не только твои работодатели. Ведь мы ещё, по-моему, твои верные друзья, не так ли?

— Друзья. Но, поверьте, лично мне абсолютно ничего не надо. Ни-че-го, — повторила она по слогам.

— А твоему кавалеристу? Ему тоже ничего не нужно? — продолжала наступление Этель. — Приглашаешь на свадьбу, а от подарков отказываешься! Я ещё не встречала в жизни молодожёнов, которые отказываются от подарков…

— Я не отказываюсь… Подарки всегда приятно получать, но…

— Что «но»?

Сказать или не сказать?

Искушение подтачивало её решимость держать язык за зубами, и Хенка не выдержала. Надо сказать. Не ради себя, а ради того, кого любишь. Шлеймке не осудит её, поймёт, что она поступила так из лучших побуждений, и простит.

— Как всякий портной-новичок, Шлеймке мечтает о собственной швейной машине, — выдохнула Хенка. — О своём «Зингере». — И она, пристыженная своей безрассудной отвагой, закрыла лицо руками.

— И ты из-за такого пустяка столько времени упиралась и испытывала наше терпение? Ты, видно, решила, что, сделав такой подарок, мы разоримся? Обанкротимся? — с наигранной обидой промолвил её покровитель реб Кремницер.

— Какой же это, реб Ешуа, пустяк? Это ведь не катушку ниток купить.

— Мы, милочка, от таких расходов не обеднеем. По миру не пойдём! Будет у твоего жениха «Зингер», — сказал реб Ешуа. — Попросим Арона, когда он, даст Бог, прибудет из Копенгагена в Литву, сделать в Каунасе короткую остановку и заказать с доставкой на дом новёхонький «Зингер». Ты только, будь добра, продиктуй нам точный домашний адрес твоего парня.

— Йонава, улица Рыбацкая, дом восемь, Шломо Кановичу, — пропела Хенка.

Реб Ешуа достал из пиджака записную книжку в кожаном переплёте и бисерным почерком начертал то, что ему продиктовала Хенка. Привыкший к точности опытный лавочник присовокупил через черточку к фамилии жениха — «Зингер».

— Это подарок твоему будущему мужу. А что подарить тебе? — продолжала изнурять Хенку вопросами Этель. — Разве ты сама не заслуживаешь подарка? Какой-нибудь кулон или браслет? Украшения женщину не портят.

— По правде говоря, не знаю, что и ответить. Жизнь мне уже вроде бы преподнесла свой главный подарок, ведь лучшего дара, чем хороший, любящий муж, не бывает.