The Beatles. Единственная на свете авторизованная биография - Хантер Дэвис

«Джон мешал сосредоточиться, подсовывал мне под нос свои рисунки. Иногда непристойные, но в основном просто смешные, и я давай хохотать. Я в истерике, а весь класс такой: „Посмотрите на Шоттона, сэр“… Если меня вызывали к доске, а учитель отворачивался, Джон вставал и показывал мне рисунок. У меня не было ни малейшего шанса. Ржал и ничего не мог с собой поделать».

Даже когда их впервые вызвали к директору на порку, высокое начальство не произвело на Джона особого впечатления.

«Джон вошел первым, а я остался ждать. Тошно было — торчать под дверью, переживать, что грядет. Я там как будто несколько часов простоял, хотя на самом деле прошло, наверное, всего несколько минут. Потом дверь распахнулась, и появился Джон — он полз на четвереньках и стенал. Я давай ржать. Сначала не понял, что в кабинете директора двойные двери, — Джон выползал из тамбура, никто его не видел. Настала моя очередь, я вхожу и еще улыбаюсь. Им, конечно, не понравилось».

С каждым годом Джон учился все хуже. В первый год он считался одним из лучших учеников, а к третьему его перевели в поток «B» для отстающих. В табелях полно было записей вроде: «Безнадежен. Главный шут в классе. Ужасные оценки. Мешает заниматься остальным ученикам». В табеле была графа, куда родители записывали свои соображения. Мими написала: «Всыпьте ему как следует».

Дома Мими не спускала с него глаз, но даже представить себе не могла, насколько Джон съехал в учебе и какие у него проблемы с учителями.

«Она меня побила всего раз. За то, что стащил деньги у нее из сумочки. Я постоянно брал понемногу, в основном на сладости, но в тот раз, видимо, перестарался».

С дядей Джорджем он дружил все крепче. «Мы с ним ладили. Он был славный и добрый». Но в июне 1953 года, когда Джону шел тринадцатый год, дядя Джордж умер от кровоизлияния. «Это случилось внезапно, в воскресенье, — говорит Мими. — За всю свою жизнь он ни разу не болел. Джон был к нему очень привязан. В любой нашей размолвке Джордж всегда был на его стороне. Они часто гуляли вместе. Я даже ревновала, так им было здорово. Мне кажется, его смерть Джона потрясла, хотя он этого никогда не показывал».

«Я не знал, как выражать скорбь на людях, — говорит Джон, — как себя вести и что говорить, а потому ушел к себе наверх. Потом приехала моя двоюродная сестра и поднялась ко мне. У нас обоих была истерика. Хохотали как ненормальные и никак не могли остановиться. Мне потом было очень стыдно».

Примерно тогда же в жизни Джона важную роль стал играть другой человек — его мать Джулия. Она постоянно справлялась у Мими о сыне, хотя в разговорах с Джоном та о Джулии почти не упоминала. Джулию явно завораживало, как он растет, развивается, становится личностью. И сама она завораживала Джона, теперь уже подростка. К тому времени Джулия от человека, к которому ушла, уже родила двух дочерей.

«Джулия подарила мне первую цветную рубашку, — вспоминает Джон. — Я стал приходить к ней домой. Встретил ее нового парня — мне он не особо понравился. Я его прозвал Дерганый. Хотя, вообще-то, он был нормальный дядька… Джулия стала мне вроде молодой тетушки или старшей сестры. Я рос и все чаще ссорился с Мими. Уходил к Джулии и жил у нее по выходным».

Ближайшие друзья Джона, Пит Шоттон и Айвен Вон, прекрасно помнят период, когда Джулия вошла в жизнь Джона, и то, как она повлияла на всю троицу.

Пит вспоминает, что впервые услышал о ней во втором или третьем классе в «Куорри-Бэнк». К тому времени им уже постоянно твердили, что они плохо кончат. Родители Пита и тетушка Джона стращали ребят как могли, но те втихомолку только смеялись. А потом появилась Джулия и вместе с ними стала в открытую хохотать над учителями, над родителями и над всеми прочими.

«Она была отличная, — говорит Пит. — Клевая. Мы ей пересказывали, что нас ждет да как мы кончим, а она говорила: да ну, ерунда. Мы ее любили. Она одна была на нас похожа. Рассказывала нам о том, что мы хотели услышать. Все делала ради смеха, как и мы».

Жила она в Аллертоне, и они часто заходили к ней после школы. Иногда Джулия сама их навещала. «Однажды мы ее встретили, а она надела дамские панталоны на голову, на манер косынки — штанины свисали на плечи. Идет такая и делает вид, будто не понимает, отчего люди пялятся. Мы так и покатились со смеху… В другой раз гуляем с ней по улице, а на Джулии очки без стекол. Навстречу знакомые идут, ничего не замечают. Она с ними болтает, а между тем сует палец в оправу и трет глаз. Люди прямо столбенели».

Айвен считает, что благодаря Джулии Джон и стал бунтарем. Она поощряла его склонности, смеялась над тем же, что и он. Мими была с ним строга — впрочем, не строже других матерей — и только следила, чтобы он не курил и не пил. Ей пришлось немного ослабить вожжи, но Джон, естественно, предпочитал Джулию и постоянно уходил к ней. Джулия была паршивой овцой — во всяком случае, самой дикой в своей ручной семье. И хотела, чтобы Джон, и так на нее похожий, был точно таким же.

В школе Джона уже перевели в 4 «С» — он впервые попал в самый слабый поток. «Тут мне стало взаправду стыдно, что я оказался в компании недоумков. Поток „В“ был ничего — в „А“ собрались одни зануды. Я стал списывать на экзаменах. Но что за радость состязаться с придурками? Я опять покатился под горку».

Пит Шоттон съезжал все ниже вместе с Джоном. «Я и ему жизнь поломал».

Во втором полугодии четвертого класса Джон оказался на двадцатом (из двадцати) месте в самом слабом потоке. «Несомненно, его ждет провал», — написал один учитель у него в табеле.

Когда Джон перешел в пятый класс, в школе появился новый директор мистер Побджой. Он сразу сообразил, что Леннон и Шоттон — главные школьные смутьяны. Но ему все же удалось наладить хоть какой-то контакт с Джоном, в чем не преуспели учителя. Они слишком хорошо знали Джона.

«Он был сущее наказание, одни проделки на уме. Я не очень-то его понимал. Как-то раз даже высек его, о чем сожалею. Сожалею, потому что я не сторонник телесных наказаний. Я унаследовал эту систему, но вскоре от нее избавился».

Мистер Побджой немало удивился, когда Джон не осилил экзамены обычного уровня по программе средней школы. «Я думал, он сможет их сдать. Он по каждому предмету не добрал всего одного балла — отчасти поэтому я и помог ему поступить в Художественный колледж. Я знал, что у него способности к искусству, и считал, что нужно дать ему шанс».

Когда будущее Джона оказалось на кону, Мими пошла на прием к директору. «Он спросил, что я собираюсь делать с Джоном. А я спросила: „Что вы собираетесь с ним делать? Он учился у вас пять лет“».

Идея с Художественным колледжем понравилась Мими, хотя она, похоже, не догадывалась, до чего Джону повезло, когда его туда приняли. «Я хотела, чтоб он получил профессию и мог нормально зарабатывать на жизнь. Я хотела, чтобы из него вышел толк… Про себя я думала о судьбе его отца, о том, что из него вышло, но, разумеется, Джону об этом сказать не могла». Сам он, оглядываясь на школьные годы, не испытывает ни тени сожаления.

«Время показало, что я был прав. Они ошибались, а я был прав. Они же остались теми, кем были, так? Значит, это они неудачники… Все учителя были тупицами, кроме одного или двух. Мне на них было плевать. Мне надо было только посмеяться. Лишь одному учителю нравились мои карикатуры. Он их даже домой забирал… Надо дать человеку время проявить себя, поощрять его склонности. Я всегда любил рисовать, годами был по рисованию лучшим в классе, но никто и ухом не вел… Я расстроился, что не сдал экзамен по рисованию, но плюнул. Им нужна была только аккуратность. А я не аккуратист. Я перемешивал все краски. На экзамене было одно задание — изобразить „путешествие“. Я нарисовал горбуна, сплошь покрытого бородавками. Им, конечно, не понравилось… Но пожалуй, у меня было счастливое детство. Я стал агрессивным, но никогда не был несчастным. Вечно хохотал… Только и делал, что воображал себя Просто Уильямом».