Что сказал бы Генри Миллер... - Дэвид Гилмор

Я призадумался. Сначала просто так, а потом уже предметно. А что, если мне продать свою холостяцкую квартирку в бывшем здании кондитерской фабрики (она могла теперь уйти за хорошие деньги) и переехать жить в этот дом рядом с сыном и любимой бывшей женой. Конечно, если они тоже этого захотят. Чем больше я об этом думал, тем больше мне этого хотелось. Тем быстрее мне хотелось это сделать — чем скорее, тем лучше. Причем этот вопрос приобретал в моей голове почти жизненно важное значение. Если я правильно все рассчитал, у меня даже останется немного денег после первого взноса за дом. Никак не думал, что жизнь моя сможет так повернуться, но мне и не такое могло в голову взбрести. Может быть, если я буду жить рядом с Джеси и Мэгги, ко мне вернется былая удача.

Как-то в конце дня у выставленного на продажу дома припарковалась небольшая практичная машина, из которой вышла моя соседка в солнечных очках и стала подниматься к себе по ступенькам крыльца с портфельчиком в руке.

— Я слышал, вы дом продаете? — громко произнес я, так чтобы соседка услышала.

— Верно, — без особого энтузиазма ответила она, вставляя ключ в замочную скважину.

— Не мог бы я его быстро посмотреть?

По выражению лица соседки было ясно, что ее агент с козлиной физиономией предостерегал ее именно от таких визитов. Но она оказалась порядочным человеком и сказала, что ничего против этого не имеет.

Дом был небольшим, таким, как любят французы, но чистым и уютным даже в подвальных помещениях (в отличие от подвала Мэгги, где мне иногда казалось, что из-за стиральной машины выскочит крокодил и откусит мне ногу). Узкие коридоры, узкие лестницы, тщательно покрашенные спальни, вполне приличная отделка и шкафчик для лекарств в ванной комнате, вызвавший у меня удивление, — хотя, если честно, бледность лица соседки, ее постоянные целенаправленные движения остановили любого, кто вознамерился бы стянуть ее пилюли.

— Сколько вы хотите? — поинтересовался я.

Женщина назвала мне цифру. Цена, естественно, была невероятно завышена, но и мне при последней оценке моей квартиры в бывшей кондитерской фабрике назвали заоблачную сумму, потому что, как мне сказали, «лофты сейчас вошли в моду», как и другие мало меня привлекающие атрибуты молодежного стиля (сотовые телефоны, трехдневная щетина на лице и так далее). Моя квартирка стала жильем, привлекательным для тех, кто преуспел в этой жизни, для удачливых пробивных ребят. Иначе говоря, для всяких ушлых прохиндеев.

Я рассказал соседке о моей ситуации, не стал скрывать, что очень хочу жить рядом с сыном и бывшей женой. Ее от этих слов чуть удар не хватил. Не могла бы она по этой причине оставить за мной право первой руки при продаже дома? Хорошо, сказала она. Надо будет только с мужем поговорить.

После этого у нас начался период бурной деятельности: звонки в банк, переговоры с Мэгги, которая все еще жила в моем лофте (от восторженного согласия бывшей жены глаза у меня снова оказались на мокром месте), продолжение переговоров с тщедушной соседкой. Все вроде бы шло своим чередом.

Но вдруг по непостижимым для меня причинам худышка и ее яйцеголовый муж решили лишить нас права первой руки. Как-то вечером сосед, поджав губы, заявил мне, что у них назначено два просмотра, после чего мы сможем включиться в игру и назвать нашу цену. На тех же условиях, что и все остальные. Новость была не из лучших. Наш район — греческий квартал — тоже входил в моду. Цены просто ужасали. За дома давали на двести тысяч долларов больше, чем просили хозяева.

За день или два до «просмотра» я отвел Джеси в сторону и сказал ему, что надо будет пригласить его приятелей, чтобы они в тот день посидели у нас на крыльце. Я всем покупал пиво и сигареты. Собраться они были должны не позже двух часов.

Можете себе представить, какой получился спектакль. Когда потенциальные покупатели с трепетом поднимались по ступенькам к двери дома, который собирались купить, на соседнем крыльце они видели компанию бледных, пьющих и курящих парней хулиганистого вида в надвинутых на лоб шерстяных шапочках и в солнечных очках. Такие у них должны были быть новые «соседи». Около продававшегося дома остановились несколько машин, хозяева которых явно намеревались осмотреть потенциальную покупку, в окнах мелькали их лица, но, видимо, так и не решившись выйти из машин, они уезжали прочь.

Примерно через час из соседнего дома вышел агент по недвижимости с козлиной рожей. Я в омерзительном настроении сидел в гостиной и смотрел телевизор. От сознания собственной подлости внутри у меня все сжималось, как будто рядом выла автомобильная сирена.

— Нет, нет, — шепотом сказал я Джеси, — скажи ему, что меня нет дома.

В четыре часа просмотр был завершен. Двадцать минут спустя, когда я, с натянутыми до предела нервами, украдкой спускался по ступенькам на улицу, чтобы пойти в ближайшим греческий ресторанчик и слегка поддать, передо мной появился агент. У него было маленькое костистое лицо, как будто от дурных мыслей кожа его усохла и стала мерзко лосниться.

— Из-за молодых людей на крыльце, — заявил он, — возник целый ряд проблем.

Я попытался сменить тему разговора. Самым любезным тоном спросил его, как идут дела с недвижимостью, что он думает о нашем районе, намекнул, что, может быть, сам воспользуюсь его услугами, потому что собираюсь купить дом. Агент в ответ только рассмеялся. Запудрить ему мозги оказалось нелегко. Резко оборвав смех, он сказал, что брань ребят отпугнула многих покупателей.

— Не может быть! — произнес я с таким пафосом, будто защищал честь королевы.

На следующий день — в воскресенье — дом показывали снова. День выдался серый, моросил мелкий дождь, над парком летали чайки, некоторые птицы ходили по земле, задрав кверху головы и раскрыв клювы, как будто полоскали горло. Несмотря на дурные предчувствия, я продолжал придерживаться прежней тактики. Снова купил сигарет и пива, и опять сутулые тинейджеры должны были мозолить глаза потенциальным покупателям. У меня уже не было сил там оставаться, я сел на велосипед и под каким-то надуманным предлогом уехал. Вернулся я после четырех часов. Дождь почти прошел. Я уже проезжал мимо греческого ресторанчика, куда мы нередко захаживали с Джеси, чтобы заморить червячка, когда увидел, что сын идет по тротуару мне навстречу. Он улыбался, но в его улыбке было что-то настороженное, как будто он чего-то опасался.

— У нас возникла небольшая проблема, — сообщил он.

По прошествии нескольких минут после того, как соседи начали показывать дом, из него выскочил лысый сосед-хозяин — теперь он был в солнечных очках — и стал стучать в нашу дверь двумя кулаками. Все ребята на него удивленно уставились, а он сказал, что хочет видеть меня.

Меня?

— Его нет дома, — сказал Джеси.

— Я знаю, чего он хочет, — пролаял лысый. — Он пытается сорвать сделку.

Сорвать сделку? Сильно сказано. Особенно потому, что сосед был прав. Меня вдруг стало мутить от нахлынувшего стыда. Хуже того — у меня возникло свойственное подросткам чувство, похожее на то, которое появляется, когда огонь охватывает дом изнутри, такое чувство, словно у меня возникли большие проблемы. Как будто я без разрешения и без прав взял машину отца и разбил ее. Еще меня мутило от того, что Джеси прекрасно понимал, насколько я был не прав, когда затевал всю эту катавасию. Даже не говоря о том, что я и его вовлек в эту грязную историю. Чистейший образчик отцовского воспитания в плане урегулирования конфликтов. Давай, Мэгги, отправляй сына ко мне, я-то прекрасно знаю, как из него сделать порядочного человека.