Черный ворон - Дмитрий Вересов

Однако долго ее держать там не стали. К середине декабря ее состояние резко улучшилось, и Новый год она встретила прежней Адой — веселой, энергичной, совершенно здоровой, с идеальным цветом лица. По мере приближения родов у нее будто прибывало сил и здоровья, и даже большой живот ее только украшал. Ада вдруг стала необычайно деятельной, нашила множество подгузников, распашонок, пеленочек и кружевных чепчиков, часами возилась у плиты и при этом постоянно напевала. В любую погоду она подолгу гуляла, причем ходила быстро и много, вконец уматывая мужа или мать, когда те составляли ей компанию.

По пути в роддом она хохотала и подшучивала над бледным, встревоженным мужем.

А Валькиного ребенка спасли лишь обстоятельства, в которые Валька попала.

Лопухнувшись по крайней молодости и глупости с Лизкой, она твердо решила этой ошибки не повторять. И всякий раз, когда ей случалось подзалететь, у нее была протоптанная дорожка — во флигелек на соседней улице, к толстой и усатой Фелисате Андреевне, которая творила прямо чудеса при посредстве всего лишь вязальной спицы и бутылки водки.

Конечно, и в поселке при желании отыскались бы свои Фелисаты. Но желания такого не было, да и подруги отговаривали: с ребенком малым будет у нее и положенный всем гражданам оплачиваемый декретный, и возможность зацепиться за работенку не такую каторжную, и комнатушка, хоть и в общем бараке, но отдельная. А что до устройства личной жизни, так какая она тут может быть, личная жизнь, хоть при ребенке, хоть без?

Раз так — так так.

Центральные двери клиники Отта распахнулись, и на ступени вышел оглупевший от счастья академик Всеволод Иванович Захаржевский. В руках он бережно держал большой сверток в белых кружевах и розовых лентах. Рядом с ним шла Ада в модном легком пальто. Лица ее не было видно за огромным букетом алых роз. К ним молниеносно взбежал институтский фотограф и защелкал вспышкой. Обе машины — ЗИМ и «Волга», ожидавшие внизу, — разразились приветственными гудками. Возле ЗИМа стояли заместитель академика Шмальц с супругой и личный шофер Боря Руль. У «Волги» замерли в торжественных позах второй зам, Аджимундян, секретарша академика и две профессиональных подхалимши из месткома. Анна Давыдовна и Клава остались дома, готовиться к встрече. Когда виновники торжества спустились с лестницы, все сбились в кучу, поздравляли, пожимали руки, целовались. В руках Аджимундяна образовалась бутылка шампанского, а у секретарши — несколько бокалов. Первый бокал вручили академику. Он выслушал единственно возможный в такой ситуации тост, лихо выпил до дна и грохнул бокал о тротуар.

— На счастье!

Прочие последовали его примеру. Ох, и счастья будет.

Академик торжественно внес девочку в дом (в дороге она даже не пискнула!), передал на руки Клаве и первый, подавая пример, направился в ванную, где тщательным образом помыл руки с мылом. После той же процедуры гости по одному входили в отремонтированную и переоборудованную детскую. Там, лежа на развернутом одеяле посреди пеленального стола, их встречала новая хозяйка. Девочка смотрела в пространство желтыми глазками и бодро сучила пухлыми розовыми ножками, совсем не похожими на обычные цыплячьи лапки новорожденных. На головке пробивался рыжий пушок.

— Красотулечка! — умильно округлив губы, сказала толстая жена Шмальца. Месткомовские дамы согласно заквохтали и принялись развивать тему. Аджимундян показал девочке «козу».

— Молчит, да? — удивленно сказал он. Словно услыхав его, девочка раскрыла рот чемоданчиком и громко, требовательно закричала.

— Проголодалась, — сказала Анна Давыдовна, которая одна не проронила доселе ни слова, а только пристально смотрела на ребенка. — Вы извините…

— Да, да, — поспешно подхватила Ада. — Пройдите, пожалуйста, в столовую. Я скоро к вам выйду.

Ночью, когда все уснули — захмелевший академик на супружеском ложе в спальне, куксившийся весь день Никитушка на своей новой кроватке в бывшей гостевой, а Клава на раскладушке в темной людской, — Ада, закончив очередное кормление, вышла в кухню перекусить. Там сидела Анна Давыдовна со странным выражением лица.

— Так ты говоришь, тогда все сделала так, как я велела? — не поворачиваясь, спросила она.

— Когда это «тогда»? — Дрожащий голос выдал Аду. Вопрос этот был для нее чисто риторическим, поскольку она уже знала, про какой день речь.

— Когда Алексея… принимала, — все-таки уточнила Анна Давыдовна.

— Да… а как же?

— Врешь, — спокойно сказала мать. — Я и раньше подозревала, а теперь своими глазами увидела.

— Что увидела? — У Ады перехватило дыхание.

— Знаки… Ты зачем Рогатого вызывала? Ада закрыла лицо руками и разрыдалась.

— Я… я, — сквозь слезы бормотала она, — я боялась, что приворот слишком слабый… не подействует… хотела как лучше…

— И отдала ребенка Рогатому.

— Но ты… — Ада всхлипнула. — Ты ж сама говорила, что Рогатый… он вроде как муж Белой Матери. А что жена, что муж…

— Ох, дура! — Анна Давыдовна сокрушенно вздохнула. — Так слова мои поняла, будто такой же между ними брак, как у тебя с отбайлом твоим? Их союз — как союз тьмы и света, низа и верха, зимы и лета красного. Одно другому противолежит, да одно без другого не бывает… Врагу ты, дочка, девочку отдала.

Ада опустилась на табуретку и заплакала еще сильнее.

— Это я не доглядела, старая кикимора, — сказала Анна Давыдовна. — Теперь уже мало что можно поправить.

— Она… она умрет?

— Она-то? Всех переживет, кто сейчас есть на земле.

— Что же тогда? Несчастья, болезни?

— У нее или от нее? — спросила Анна Давыдовна таким тоном, что и ответа не требовалось. — Тебе когда в следующий раз кормить?

— Через три часа… два с половиной.

— Сейчас пойдешь со мной. Я тебе дам порошку одного, почитаю… Ты поспишь, а потом пойдешь к ней.

— А порошок — это обязательно надо?

— Обязательно… Как покормишь, принесешь ко мне. Я до утра с ней одна побуду.

— Передачу давать? — с надеждой спросила Ада.

Мать печально усмехнулась.

— Какую передачу? Она свою передачу еще до зачатия получила… У врага ее буду отторговывать, у Рогатого… Надежды мало, но хоть мелочь какую отвоюю, и то хорошо… Иди за мной.

Ада проснулась в детской на диване. Рядом, в огороженной деревянной кроватке, спала девочка. Личико ее было таким безмятежным, что Аде тут же вспомнился вчерашний разговор. «Не верю. Или… или у мамы получилось?»

Запахнув халат, она выбежала в коридор и открыла дверь в комнату матери. Та сидела в кресле погруженная в глубокие раздумья. Аде показалось, что мать постарела за эту ночь лет на двадцать.

— А, это ты, — глухо сказала Анна Давыдовна. — Садись. Ада робко села.