Король на краю света - Артур Филлипс

Джефф прятался в лесу за пределами Дуэ и сообщал о сплетнях, а также о заговорах. Он описывал личности и слабости, которыми впоследствии могли воспользоваться другие шпионы: «Католик Джон Херли любит изысканные яства и, возможно, в обмен на что-нибудь вкусное будет менее крепко хранить верность Дуэ, где, по его словам, „еда горькая“, а в перинах больше копошащихся личинок, чем мягкого пуха». Скрючившись в тени, он поспешно записывал имена и особые приметы английских католических священников, которые въедут в Англию, выдавая себя за голландских торговцев, и то, как они планировали прятаться в подвалах, на чердаках и сеновалах великих северных семей в качестве агентов как религиозной лжи (проведение тайной мессы), так и подрывной деятельности и гражданских беспорядков (организация перевозки оружия и испанского золота для шотландских претендентов).

Донесения Беллока подтверждались другими отчетами, хотя он не знал, кто еще работал на Уолсингема, пока не вернулся в Англию. Так или иначе, точность его сведений доказывали результаты: мятежные священники прибыли туда, куда сказал Джефф, пошли путями, о которых сказал Джефф, ночевали в католических подвалах католических домов, о которых сказал Джефф, и были схвачены преследователями вдали от мест их высадки под голландскими именами, по скрупулезно продуманным причинам, далеким от горькой правды, которая заключалась в том, что Джефф Беллок их предал. Когда католиков схватили, чтобы на несколько оставшихся дней кинуть в Тауэр или Маршалси, прежде чем их жизнь закончится на эшафоте, где каждого рассекут от пупка до шеи, выставив на всеобщее обозрение внутренности и гениталии, никто из них так и не узнал, что Джефф Беллок всему виной — они просто решили, что допустили какую-то оплошность по прибытии, может, перекрестились, не подумав о свидетелях. Они умерли, проклиная себя за ошибку в одобренной небом миссии по спасению Англии от скверны.

Вернувшись наконец в любимую, благословенную Англию, Беллок познакомился с другими джентльменами из кабинета мистера Уолсингема и мистера Била: мистером Фаунтом, мистером Миллсом, мистером Грегори, мистером Ваадом, мистером Фелиппесом, всеми этими пожилыми джентльменами, работающими в благоухающем Уайтхолле, в то время как парни вроде Джеффа — Проныры, как они сами себя называли, — выполняли свой долг в тюремных камерах, военных лагерях и в тылу врага. Джентльмены встречались с Беллоком у него дома, затем в садах частных особняков; наконец, приглашенный посланником королевы, Джефф прибыл в Уайтхолл. Он склонил голову, не умещаясь под притолокой из-за гигантского роста, затем выпрямился, заполняя собой комнату, и в этот самый момент мистер Бил сказал Фрэнсису Уолсингему:

— Из всех Проныр ни один не сравнится с нашим Джеффом по сообразительности. Он проник, сэр Фрэнсис, в сердца папистов за меньшее время, чем требуется, чтобы месяц превратился в полную луну или даже чтобы испортилась груша.

Болезненный человек с серым лицом, сидящий за столом, заваленным бумагами и печатями, посмотрел на Джеффа печальными и сочувственными глазами. Он носил простую черно-серую одежду, как истинный пуританин, в то время как остальные придворные тщились перещеголять друг друга роскошью нарядов. Он встал, сутулый и худой, хотя в нем все еще можно было разглядеть красивого молодого мужчину. Возможно, он вел себя по-стариковски ради Джеффа, поскольку ощутил, что тот нуждается в отце.

— Я помню тебя по Парижу. Ты, вероятно, преодолел ради нас весьма мучительные испытания. Мы благодарим тебя, как, впрочем, и королева.

Да уж, и королева.

Любой бы удивился при виде того, как великаном вроде Беллока овладевают сильные чувства. Джефф притворялся, что испытывает боль и скорбь в тюрьме (или, по крайней мере, притворялся, что появились новые причины для страданий, которые он действительно испытывал), но теперь, в кабинете государственного секретаря королевы, верзила искренне плакал, рыдал, как мальчишка, благодарный за уделенное внимание, гордый тем, что сделал для женщины, которую никогда не видел; он жаждал добрых слов, сказанных стариком, который назвал его «мой мальчик». А потом он рассмеялся — над своими собственными странными слезами, над собой за то, что пролил их, и от какой-то в той же степени огромной радости. Смех, казалось, подействовал на других мужчин, так как полноватый Роберт Бил и усталый старый секретарь начали смеяться вместе с ним. Когда Джеффу выписали чек на сумму, которую можно было забрать в другой конторе, Уолсингем проявил щедрость, существенно превосходящую все мечты, которые посещали Беллока во французских лесах, когда он, опасаясь разоблачения, успокаивал душу фантазиями о деньгах.

Он потратил несколько пенни на театр: Слуги лорда Говарда и другие труппы, «Одинокий рыцарь», «История ошибок». Лучшие из актеров заставляли его верить в то, что делали, когда выкрикивали проклятия и дрались, вливали яд в уши королей, говорили о мести и ненависти; когда пастухи ухаживали за девушками, философ продавал душу дьяволу, шотландский король строил козни, пока опасно отвлеченные англичане сражались с опасно отвлекающими французами. Беллок глядел на все это с завистью и удивлением. Он испытывал странное удовлетворение от окончания каждой пьесы, когда в эпилоге давались ответы на все вопросы. Судьба каждого персонажа была ясна. Как приятно было узнать, что случилось со всеми в конце концов.

По большому счету, Джефф тоже был своего рода актером, но не знал всех финалов. Он играл свою роль достаточно хорошо, чтобы остаться незамеченным среди врагов. Он также был в каком-то смысле автором пьес и сочинил правдивую историю достаточно хорошо, чтобы опасных людей остановили до того, как они совершат зло. Если и существовала труппа Проныр — Слуг мистера Уолсингема, Слуг государственного секретаря, — то он был ее частью.

Беллок познакомился с другими членами своей костюмированной гильдии. Мистер Бил представил его новому человеку, который будет передавать все дальнейшие инструкции, так как Джефф не мог открыто встречаться с Билом для выполнения следующего задания, и этот новый человек, в свою очередь, представил его еще четверым, с которыми он будет выполнять новую миссию. Джефф кое-кого узнал, видел их в других местах. Они пили, шутили, оценивали друг друга, говорили об игре, о том, что сделали, удивленные тем, что все это время были на одной стороне. Джефф предложил назваться «Слугами Тюряги» — они же, как-никак, своего рода актерская труппа. Некоторые поняли шутку. Но название не прижилось.

«Брат, да ты же настоящий человек-гора!»

Джефф был там, в критический момент, в самом пекле, холодным, сырым поздним летом 1586 года, в лесу за парком, окружающим замок Чартли — играл роль в событиях, которые предопределили его дальнейшую жизнь.

Неделей раньше в небе появилась новая звезда, предвещая великие события, и теперь Джефф стоял в сумеречном лесу почти один. Он привязывал потерявшего сознание человека к дереву и размышлял, следует ли перерезать ему горло, или это будет превышение полномочий, или так окажется лучше для миссии в целом. Он представил себе семью этого человека не без укола зависти, но жалость перевесила. Независимо от того, кому негодяй присягнул на верность и каковы были его убеждения, Джефф не испытывал к нему такой ненависти, чтобы убить хладнокровно, без сознания, связанным. Кроме того, так поступали они, а у него совсем другие правила. Труд, схватка, а теперь четкое решение: Джефф был очень счастлив, и он это осознавал. Он совершил невероятные вещи. Он был свидетелем важнейших событий своей — и не только — эпохи, он принял участие в том, как изменялся мир, в защите всего самого главного. Он был свидетелем потрясений, которые люди запомнят навсегда, напишут о них книги, поставят спектакли. Более утилитарный аспект: он заработал немного денег (что весьма непросто для человека, который почти всю жизнь прожил сиротой); ему доверяли и грамотно использовали джентльмены-наниматели со значительным влиянием при дворе, а их обещания заплатить Беллоку еще щедрее звучали восхитительно правдоподобно; он кое-чего ожидал от будущего, и, что еще лучше, прямо сейчас был в каком-то смысле защищен, и даже более того, стоял посреди леса, будучи хозяином положения, точно знал, что следует делать, и никто не мог приказывать ему или отчитать за содеянное. Он защищал Англию, Бога и королеву, которую успел один раз, издалека, увидеть и которая оказалась не просто красивой — она была чем-то лучшим, чем-то более драгоценным, и Беллок просто не мог подобрать нужного слова. Он носил невидимую ливрею Фрэнсиса Уолсингема, которую предпочитал любому бархату. Он сражался на праведной стороне в этой сатанинской войне, против объединенного войска людей и демонов. Связанный мужчина издал какой-то тихий звук, скривился и выпалил: «Глазам своим не верю — Джефф? Миляга Джефф?» Он что-то еще сказал — оскорбительное, по поводу того, чем Джеффу платили за услуги, — и Беллок стукнул его, заставив снова замолчать, после чего воткнул кляп и завязал покрепче.