Утерянная Книга В. - Анна Соломон

Царь поднимает кубок и ждет. Что он сделает, если она попытается сбежать? Голос-то у него мягкий, тем не менее царицу он изгнал. Прогнал царицу – а сам коротышка. Смотрит на Эсфирь снизу вверх, на лице ожидание. В глазах не видно ни влечения, ни неприязни. Морщины между бровями застыли. Даже рот какой-то странно неподвижный, не открыт, но и не закрыт до конца. Не похоже, что он готов за ней гнаться. И все же Эсфирь понимает, что снова обманывает себя. По ту сторону двери стоит охрана с длинными острыми пиками в руках.

Очередная надежда рухнула, как будто что-то умерло внутри; дрожь становится сильнее. Чтобы унять ее, Эсфирь хватает кубок и пьет. Тоже очень медленно, так чтобы после каждого глотка тонкая струйка стекала обратно в кубок. Тянет время. В голове лишь обрывки мыслей: затейливые отпечатки от кубка на ее ладонях, воспоминания о маме, вдевающей нитку в иголку, о губах Надава и его смуглом, безбородом лице. И вот Эсфирь уже пьет быстрее, вино заканчивается после двух глотков.

Глядя на пустой кубок, царь улыбается.

– Ничего удивительного, – произносит он. – Ты единственная не притворялась.

Эсфирь смотрит, как он наливает ей еще вина. В горле першит. Дрожащие руки и ноги теплеют.

– А говорить ты умеешь? – спрашивает царь.

Эсфирь поднимает кубок, прикрывая рот. Не надо больше пить, думает она. Тем не менее пьет, торопливо, чтобы набраться смелости, и вскоре горло болит меньше, и она, кажется, способна говорить. Царь по-прежнему улыбается, не жестоко и не фальшиво, и Эсфирь импульсивно решает: «Попрошу, чего хочу».

– Можно мне вернуться домой? – И протягивает обратно пустой кубок.

Царь смеется. Однако Эсфирь не смеется в ответ, и тогда он моргает, настолько медленно, что она успевает рассмотреть фиолетовые вены на его веках. Она молится про себя, не так, как учили родители, а просто повторяет: «Пожалуйста, пожалуйста…» Царь открывает глаза и смотрит на кубок у нее в руках. Берет его, касаясь ее пальцев своими, сухими и холодными. («Пожалуйста».) Поднимает кубок повыше. Его рука устремлена к потолку, как будто царь собирается произнести речь. Потом роняет кубок на пол, и тот раскалывается точно пополам.

Эсфирь вздрагивает, в горле пульсирует кровь, а царь негромко усмехается.

– Мы ведь только начали. – Наполняет другой кубок и сует Эсфири в руки.

Что ей остается? Эсфирь берет кубок, делает глоток – и ее осеняет. Надо изменить себя. Она никогда не думала об этом всерьез, боялась рисковать, зная, что ее научили совсем другому. Когда она пробралась в шатер магов той ночью, перед тем как уйти во дворец с Мардуком, Эсфирь обучили, как превратить одну вещь в другую или в несколько, увеличить или исказить. Эсфири и в голову не приходило, что придется воспользоваться этим умением. Сейчас – тот самый случай. Царь наливает еще вина и под локоть ведет ее к постели, а Эсфирь пытается вспомнить то колдовство и едва замечает, что царь, наконец, встал со стула.

– Сядь, – говорит он, и Эсфирь повинуется, а сама тем временем мысленно переносится в ту ночь в шатре.

– Ты красавица, – добавляет царь.

«Это я поправлю», – думает Эсфирь и делает еще глоток вина, вспоминая последнюю ночь в поселении. Хотя из шатра семейства Гадоль не доносилось ни звука, Эсфирь, оказавшись внутри, увидела, что глава клана не спит. Она сидела возле темного пламени, от которого несло козлом. С дымового отверстия наверху свисала деревяшка в форме ладони. Символ мира – в поселении у многих была такая, вот только в шатре очень уж странно пахло. Неужели прогорклым маслом? Конечно, тогда у них только такое и было – свежее отбирали мародеры. Но разве колдунья, если она свое дело знает, не в состоянии разжечь огонь без масла? Эсфирь не успела спросить. Глаза у женщины были яркие, щеки – красные и сухие, как глина у реки. Она улыбнулась, как будто ждала Эсфирь, и с порога засыпала ее вопросами. Зачем пришла? Что нужно? Что у нее с волосами? Когда Эсфирь боязливо покосилась на лежащих обитателей шатра, глава семейства Гадоль фыркнула: «Отключились!» Пришлось доверить свои секреты всем присутствующим. Она начала говорить. «Нелепо!» – бросила женщина, узнав, что Эсфирь будет состязаться за право стать царицей. «Глупо!» – что Мардук думал, будто его план сработает. Неужто он настолько туп, спрашивала она, если Эсфирь все правильно поняла (женщина говорила со старинным акцентом и шепелявила – у нее не было передних зубов). Глупец, решил, будто царь заметит разницу между тем инжиром и этим, да еще и запретит набеги персидских бандитов по просьбе Мардука! «Подло!» – вскричала, узнав, что Эсфирь заставляют идти в царский дворец. Если та стала обузой, пусть выдадут ее замуж, даже без приданого, она ведь хорошенькая, жених найдется. Тут Эсфирь замотала головой. Не стоило рассказывать о Надаве, но она приняла гнев той женщины за сочувствие, немного успокоилась да и выложила все про Надава – решила, что чем больше расскажет, тем больше участия проявит к ней колдунья. Увы, ошиблась. «Ерунда! – воскликнула та. – Глупости». Она, как все остальные, знала Надава и его семью. Он практически помолвлен с другой, и не в силах Эсфири разорвать помолвку. Она не должна стоять на пути у его женитьбы, а себе пусть найдет более подходящую партию. «Я не за приворотом пришла, – оборвала Эсфирь колдунью. – Он мне уже не поможет. Научите меня магии?»

Женщина прищурилась и фыркнула. Эсфирь в панике подумала, что за грубость ей сейчас влепят пощечину. Но колдунья спокойно сидела, сложив руки на коленях. Что-то в ее позе заставило Эсфирь поднять глаза. И тут она увидела, что ладонь наверху (привычный символ, хотя их обычно вешали снаружи) на самом деле не деревянная, а настоящая, человеческая, сморщенная и затвердевшая от копоти и тления. В сердце Эсфири вспыхнул проблеск надежды: эта женщина действительно обладала силой. Только теперь она поняла, что лежащие вокруг люди не спали, а были словно бы не здесь. Как будто даже не дышали.

– Откуда мне знать, что тебя можно обучить? – каркнула женщина. – У большинства ничего не выходит. Особенно у смазливых никудышных девчонок!

– Моя мать из клана магов, – произнесла Эсфирь и покраснела. Среди предков ее матери магов была разве что четверть. Мама прокляла бы Эсфирь за то, что так использует ее имя. Она презирала любое хвастовство.

– Как ее звали?

– Рут. Дочь Ханьи.

Высохшее лицо колдуньи не двигалось.

– Вы ее знали?

Женщина потерла ладони друг о друга. Эсфирь, желая встряхнуть ее, задала еще вопрос:

– Что вы о ней знаете?

– Однажды они были могущественнее всех, – ответила та коротко.

А что потом?

Царь отошел, взял бутылку и вернулся к ней. На нем только накидка черного цвета, и теперь она распахнута (или так кажется?). Эсфирь закрывает глаза и мысленно ищет то, что показала ей колдунья Гадоль. Холодное темное пространство. Оно должно быть снаружи, и туда нужно поместить яйцо, зерно или другой предмет, который она хочет изменить. Эсфирь помещает пространство внутрь себя самой, затем помещает в него себя, спускаясь все глубже, пока не приходит вибрация. Сначала она почти как пение без слов, затем неожиданно преобразуется. Теперь это стая рыб, что пульсирует на дне океана, сияющий водоворот из сотен тысяч рыб. И очень скоро они начинают давить изнутри, пульсируют и бьются. Пытаются вырваться за границы ее тела, расширяя их, и Эсфирь растет. Сверху спускается человеческая ладонь, она – не заклинание и не зелье, она – стимул, движущая сила. Колдунья тогда сказала, что в Эсфири дремлет сила, немалая, ее нужно пробудить, подстегнуть, но не переборщить и поначалу действовать деликатно… Поэтому Эсфирь оставляет ладонь висеть посреди пульсирующего вихря с жуткой неподвижностью. Нужна катастрофа, мощный шторм, однако важно и не навредить себе. Эсфирь должна сама стать водоворотом, рыбой, бесконечным мерцанием, живым, но бездыханным, лишенным ожиданий и желаний, но принимающим.