Утерянная Книга В. - Анна Соломон

Эсфирь закрывает глаза, но советник насильно открывает их обратно большими пальцами.

– Поняла?

Она не может кивнуть. Он слишком сильно сжал ее голову.

– Он выбрал тебя на глазах у всего двора. Ты – его царица.

На миг советник отпускает Эсфирь, тут же хватает за волосы, а свободной рукой приставляет к ее горлу нож.

– Все, что мы делаем, – добавляет он, теперь мягко, произнося слова с чрезмерной четкостью, – мы делаем ради людей.

Лезвие давит сильнее. Эсфирь старается не глотать.

– Если оступимся, кому им верить? Если не проявим волю, как им жить? Царица Вашти ослушалась. Подумай, что случилось бы, останься она безнаказанной? Только представь: по всей Персии, в каждом доме, в каждой постели…

Советник закрывает глаза, его лицо искажается. Время идет, и она видит – он действительно представляет, и он в бешенстве. С губ свисает нить слюны. Внутри у Эсфири зарождается крик.

Потом советник втягивает слюну, открывает глаза и произносит совершенно бесстрастно:

– Царица мертва. Теперь царица – ты. Поняла?

Его лицо проясняется. Как-то утром в ночных покоях Эсфирь слышала рассказ одной из девушек. При смерти, говорила та, перед тем как переродиться и попасть в новую жизнь, ненадолго становишься мужчиной, пока не родишься заново. Эсфирь тогда не поверила. И никогда такого не желала. Именно этот образ она видит, теряя сознание, – образ мужчины. Широкие плечи, подбородок, руки, которые, наверное, убивали. Не в чудовище стоило превратить себя, а в мужчину.

– Иди домой.

– Я еще побуду.

– Милая, со мной все хорошо.

– Нет, не хорошо.

– На сегодня все в порядке.

– Я еще побуду.

Аппарат возле маминой кровати начинает пищать. Он пищит целый день, без какой-либо логики и без результата, и каждый раз Лили подскакивает, услышав этот писк. Она спросила медсестру, что он означает, и та ответила что-то неразборчивое. Тогда Лили забеспокоилась – вдруг медсестра и сама не понимает? С тех пор (казалось, прошли столетия после того, как Рут перевели в палату с беспомощным названием «послеоперационная») врачи и медсестры не сделали ничего хоть капельку обнадеживающего. Лили выяснила, что это «лучшая клиника для онкологических больных» во всем городе и процент выживших пациентов с немелкоклеточным раком легких IV стадии (у Рут как раз такой) здесь самый высокий. И все же он до жути низкий. А уверенность врачей, которые так быстро решили, что делать с мамой, и крайне деловито выполняют нужные манипуляции, только сильнее расстраивает Лили. Неужто в болезни Рут нет ничего уникального, нового, загадочного? И не поможет ее характер: острый ум, ироничность, скепсис, воля, оптимизм, любовь? Неужели ничто не предвещает благополучный исход?

– Успокойся, Лил, – говорит Рут. – Считай, что это как газы. Просто аппарат время от времени пердит.

– Но это ведь что-то значит.

– Дорогая моя, ты устала.

– Я не устала.

Рут со вздохом закрывает глаза. Братья Лили разъехались по домам: Ян обратно в Калифорнию, а Лайонел в Коннектикут. Диагноз сообщили четыре дня назад, первый шок уже прошел. Лили проглотила обиду – мама позвонила Лайонелу первым. Рут оставят в больнице еще на пару дней, а потом, скорее всего, отправят домой. «Она в хороших руках», – повторяет Лайонел. «Смотри не переутомляйся», – говорит Адам.

Лили перевела Джун на полный день в садике по понедельникам, средам и пятницам (в другие дни не получалось) и наняла няню отводить Джун в садик и забирать, когда нужно. Адам поддерживает ее и эмоционально, и финансово, хотя последнее – скорее преувеличение. Он же напоминает Лили: «Мама тебя до белого каления доводит».

Лили и сама так раньше думала, но она уже не та, что была четыре дня назад. Нынешняя Лили не отрывает от Рут взгляда и боится оставить ее, даже чтобы пойти перекусить. Что-то в ней надломилось. Лопнул пузырь, полный страха, о котором она не подозревала, и теперь страх бесконечен, он не уменьшается и постоянно бушует внутри, словно пламя. Порой он почти гаснет, оставляя угли, но даже от легкого дуновения ветра разгорается снова. Лили не помнит, когда спокойно дышала полной грудью. Чего она так боится, хочет знать Адам. Помимо смерти, само собой. Ее мама прожила долгую жизнь. Уже что-то. Он пытается хоть немного расшевелить Лили, чтобы она увидела – мир вокруг не в огне. Адам массирует ей плечи, заваривает чай, гуляет с ней по Проспект-парку. Даже показывал последний номер журнала «Нэшнл джеографик» с картой Земли, которая 250 миллионов лет назад была одним большим континентом. Напоминает Лили, как он и девочки любят ее, что они рядом и всегда будут рядом. Лили благодарна ему, ей становится чуть легче, однако ненадолго: в сравнении со страхом благодарность слишком слаба. Лили сосредоточена лишь на том, чтобы Рут жила, хочет новых и новых доказательств тому, что мама не умрет.

Она смотрит на Рут и в который раз удивляется, насколько та остается собой, несмотря на трубку под носом и иглу от капельницы с физраствором в руке. Мамины пушистые брови все такие же темные и придают выразительности чуть землистому лицу. Седые волосы по-прежнему густые; недавно она пошла к парикмахеру Лили и коротко их остригла. Уши Рут, обвитые кислородной трубкой, похожи на эльфийские. Руки поверх одеяла с привычным рисунком вен на них кажутся сильными. Рут одета в собственный темно-синий шелковый халат, его привез Лайонел, он о таких мелочах не забывает. Рут обычно носит джинсы с простым свитером, водолазкой, джемпером или футболкой с круглым вырезом, обувью в спортивном стиле или трекинговыми ботинками. Все это прекрасно сидит, она выглядит моложе своих лет и в то же время – сдержанно, закрыто. И все же, раздетая, в одном халате, с яркими бровями, сейчас она совсем не похожа на Рут, которую Лили знает всю жизнь. Темно-синий оттеняет ее смуглую кожу. Лили всегда завидовала маминому цвету лица, собственный кажется ей болезненно-бледным, да еще и эта россыпь веснушек, унаследованных от отца. Лили так хочется, чтобы мамина красота стала их спасением, победой над невидимой, но неоспоримой реальностью, в которой у Рут коллапс легкого, а раковые клетки быстро распространяются.

Рут открывает глаза.

– Милая, ты не изменяешь мужу?

– Что? – Голос Лили дрожит. – Ты о чем?

– Ну, я подумала, ты тут сидишь, потому что у тебя роман на стороне, хочешь мне рассказать и ждешь подходящего момента.

Рут смотрит ей в глаза, как смотрела еще десятки лет назад, в центре отдыха для членов еврейской общины, в долине между Беркширских гор. Когда Лили видит этот взгляд, ей кажется, будто мама беззвучно кричит: «Я смотрю тебе в глаза!»

– Нет у меня никакого романа, – отвечает Лили.

– Ладно.

– И не будет.